Аспазия. Роберт Гамерлинг
думаю о его постыдном поведении, которое уже всем известно.
– И прекрасно сделаешь, – воскликнула Эльпиника, улыбаясь и потирая руки. – Теперь ты видишь, – продолжала она, – какого рода государственные дела занимают голову твоего мужа и разлучают его с женой.
– Друзья погубили его, – сказала Телезиппа, – его сердце легко воспламеняется и всегда открыто для всевозможных влияний. Постоянная близость с отрицателями богов сделала его самого неверующим: он презирает все домашние службы богам и терпит их в доме только из-за меня. Ты помнишь как недавно, когда он лежал в лихорадке, ты посоветовала мне надеть ему на шею амулет: кольцо с вырезанными на нем магическими знаками, или зашитый в кожу кусок пергамента с целебным изречением. Я добыла такой амулет и надела на шею его. Он лежал в полусне и не обратил на это внимания, вскоре пришел один из его друзей, который, увидав амулет на шее Перикла, снял его и бросил в сторону. Когда Перикл очнулся, друг, как рассказал мне раб, бывший в то время в комнате, сказал ему: «Женщина надела тебе на шею амулет, но я, человек просвещенный, снял его с тебя». – «Ты хорошо сделал, отвечал ему Перикл, но я считал бы тебя еще просвещеннее, если бы ты оставил его на мне».
– Это, вероятно, был какой-нибудь из нынешних софистов, – сказала Эльпиника. Я никогда не любила Перикла, да и как могла бы я любить соперника моего дорогого брата, но теперь он сделался для меня отвратительным, с тех пор, как стал игрушкой в руках Фидия, Иктиноса, Калликрата и всех этих, которые сейчас поднимают такой шум и отодвигают на задний план людей, имеющих действительные заслуги. Можешь себе представить, что в то время, когда эти люди работают на вершине Акрополя, благородный Полигнот, этот прекрасный художник, которого так ценил мой брат Кимон, не имеет заказов!
Некоторое время Эльпиника жаловалась на новые порядки, затем встала, чтобы идти. Телезиппа проводила ее до перистиля. Там они обе разговаривали, как обыкновенно разговаривают женщины, которые при прощании не могут найти последнего слова.
Они стояли перед самой дверью, вдруг эта дверь отворилась, и в дом вошел юноша.
При появлении мужчины, обе женщины, по афинскому обычаю, хотели закрыть себе лицо, но не могли пошевелиться от изумления: перед ними стоял юноша замечательной красоты, к тому же, прежде чем Телезиппа успела опомниться, он спросил: дома ли Перикл и может ли принять гостя.
– Моего мужа нет дома, – отвечала Телезиппа.
– Я очень счастлив, что могу приветствовать его супругу, хозяйку дома. Я, – сказал юноша, как будто нарочно делая резкое ударение на имени, – Пазикомб, сын Экзекестида из…
Он не решился сказать «из Милета» так как одного взгляда на обеих женщин, было достаточно, чтобы понять, что название веселого Милета не доставит ему здесь ласкового приема. Наименьшее подозрение мог он возбудить в том случае, если бы явился из строгой своими нравами Спарты… Поэтому он сказал:
– Я, Пазикомб, сын Экзекестида из Спарты. Отец моего отца, Экзекестида,