Послание к Коринфянам. Андрей Столяров
преподавателя математики спросил я.
Тогда Рабиков поднял голову и впервые за нашу встречу изобразил нечто вроде улыбки – плоские, бесцветные губы растянулись вдоль частокола зубов.
– Доказательства будут, – глухим странным голосом пообещал он.
И внезапно обернулся туда, где, невидимая сейчас за многоэтажными корпусами, возвышалась на краю Красной площади уступчатая кроваво-темная пирамида и где в полной тишине, стерильности и вечном покое набиралось сил Нечто, о чем мы осмеливались говорить только обиняками.
Казалось, оно к нам прислушивается.
Черные, как из копирки, зрачки Рабикова сузились, и несмотря на солнце, на удручающую жару, на уют патриархального московского дворика я почувствовал, что, как холодный червяк, шевельнулось у меня в груди тельце озноба и что теперь этот озноб будет лизать мое сердце долгие годы.
Я невольно передернул плечами.
Собственно, вот и все.
Некоторое время он еще наставлял меня, как соблюдать меры предосторожности, говорил о паролях, свидетельствующих, что собеседник по телефону находится не под контролем, обещал принести кинопленку и некие магнитофонные записи, вероятно ободряя меня, сказал, что ни при каких условиях нас не засветит, живым я не дамся, можете быть спокойны, Александр Михайлович, вообще все будет в порядке, я это чувствую, – и ушел, но не в переулок, а в дверь дворовой парадной. Видимо, эта парадная была проходная.
Больше я его никогда не видел. Он не позвонил мне и не назначил новую встречу, не принес, как обещал, дополнительных материалов. Он просто исчез. Уже позже, когда кошмар того года закончился, когда комья земли на кладбище прогрохотали по доскам и когда память об осенних событиях начала необратимо выветриваться, вопреки всем запретам я попытался навести о нем какие-то справки. Но тут даже всесильный Гриша Рагозин не смог мне помочь. О Рабикове никто ничего не знал. Его как будто не существовало. Был ли он офицером госбезопасности, в помутнении разума презревшим служебный долг, или, может быть, сотрудником ГРУ, организации, по слухам, более могущественной, чем прежнее КГБ, – толком ничего не известно. Может быть, он провалился, пытаясь достать упоминавшиеся материалы, и тогда последние свои дни провел в камере какой-нибудь сверхсекретной тюрьмы, странный, неприятный человек, умерший еще до того, как он появился передо мной. А быть может, вовсе не провалился, а просто выполнил соответствующее задание – сменил имя, внешность, исчез в норах, невидимых миру. Я о нем никогда больше не слышал. Он как будто явился из небытия, неся в себе некую миссию, подтолкнул ряд событий, привел в движение невидимый механизм и вернулся обратно в небытие, поскольку миссия завершилась. Туман забвения скрыл его от нас навсегда. Могло быть и так.
Однако монстр, которого он разбудил, поднял голову, вздернул скарлатиновые пленочки век, огляделся, принюхался и, просунув свою восковую личину из темноты, с равнодушием Молоха начал пожирать нас одного за другим.
Это