Дети Шини. Ида Мартин
встретиться в восемь утра на автобусной остановке.
Когда дверь за ним захлопнулась, мама вышла ко мне и, многозначительно кивая, сказала, что одобряет мой выбор. Но я ей ответила, что это не то, что она думает.
Моему звонку Петров очень обрадовался, так как мать и тетка собирались самолично отвести его завтра в полицию. Затем поинтересовался, кто еще с нами едет, а когда узнал, что никто, будто даже огорчился.
И я тут же подумала про Семину. Как ее бросить?
Настю я просто поставила перед фактом. Была уверена, Якушин не станет возражать, а она покорно согласилась, потому что мама сама ей сказала: «Если не спрячешься, они тебя съедят».
Я помылась, написала родителям записку с нелепыми объяснениями и просьбой не волноваться, собрала обычный школьный рюкзак. Взяла только одежду, паспорт, три тысячи рублей и банковскую карточку, на которую немецкая бабушка перечисляла мне деньги, когда хотела сделать подарок. Я ничего не тратила, поэтому там скопилась приличная сумма.
Это были волнительные, страшные, но больше приятные мысли. Я представляла, как года через три вернусь домой – не важно, откуда и что я там делала. Думать об этом не хотелось. Важно, что возвращаюсь взрослая и независимая. Родители в шоке, говорят: «Боже, Тоня, ты так изменилась, повзрослела». А я им: «Да, я отлично справляюсь одна». И под эти вдохновляющие фантазии почти заснула, когда телефон вдруг бешено завибрировал, чуть не свалившись с кровати.
Очередная эсэмэска от Амелина, с утра забомбившего меня ими: «Все хорошо?» и «Куда ты пропала?» Но я не ответила ни на одну, потому что не до него было.
В этой, новой, он писал: «Тоня, пожалуйста, объясни, что происходит. Я сижу один и не знаю, что делать. Умоляю, ответь хоть что-нибудь». Пришлось ответить. Сказать, чтобы больше не писал и сам думал, что ему делать, потому что мы с ребятами завтра уезжаем насовсем. Телефон под подушкой еще долго трясся, но я засыпала и читать всякую ахинею было лень.
В восемь утра в январе совсем темно и безлюдно. Я ушла из дома в эту темноту и холод с острым волнением и ноющим сердцем. А когда выходила из квартиры, никто даже не заметил, потому что мама была в ванной, а папа еще валялся в кровати. Просто крикнула «всем пока» и захлопнула дверь.
На автобусной остановке с квадратной сумкой через одно плечо и камерой через другое уже ждал Петров и, к моему огромному удивлению, Герасимов собственной персоной.
Оказывается, вчера, после моего звонка, Петров ему сразу все и выложил. Причем, когда я спросила, с какой стати, Петров, совершенно не чувствуя никакой вины, ответил, что было бы несправедливо сбежать одним. И что чем нас больше, тем веселее.
Однако вид Герасимова выражал что угодно, только не благодарность.
Он стоял ссутулившись, в своей дутой укороченной серой куртке, засунув руки в карманы, хмурясь и усиленно пряча лицо под козырек светлой бейсболки с черной надписью Носkey, и на все вопросы отвечал неохотным бурчанием. А потом и вовсе набросился на Петрова, чтобы тот убрал «хренову» камеру, иначе грозил разбить ее о его голову.
Зато