Хроники ковбоев Апокалипсиса. Часть 1. Семнадцатая осень после конца света. Лена Сорьонен
вдали от торговых путей деревенька почти на самом Юго-западе не интересовала, а ученые, те, что еще каким-то чудом выжили, предпочитали селиться на Северо-востоке. Говорят, там даже была база оппозиции. Впрочем, будь там правда такая база, ее бы уже не было…
Дразня тяжелую головную боль и беспокойный разум, шериф добрался до конюшни, где стояли их с Джерри лошади. Тюремная изба чернела старым брусом чуть дальше, на фоне свежего снега похожая на прошлогодний гнилой гриб. Такой хочется раздавить сапогом, вмять посеревшую, полную червей шляпку в мокрый дерн. Откуда брались подобные мысли, шериф предпочитал не думать, по крайней мере, днем.
В конюшне остро пахло навозом – никто не убирал денники. Вороная кобыла, уже десять лет носившая на себе Винсента, зафыркала и принялась демонстративно рыть грязную солому. Шериф даже застыдился, признавая, что оставлять верную скотину топтаться в таком стойле не следовало, но вообще-то убрать конюшню должен был Джерри. Еще утром.
Серого мерина не было. Уздечка и седло тоже отсутствовали. Винсент нахмурился и твердо решил заняться воспитанием, когда мальчишка объявится. Потом сам почистил кобылу, подбил денник, зачем-то перерыл сваленную в углу упряжь, отобрав ту, что следовало починить. Потрепал кобылу по подставленному носу, выбрался во двор. Понял, что с удовольствием сгребет снег сам, пусть и беспокоит спина.
Если это позволит объяснить себе нежелание возвращаться в тюремную избу к молчащему, странному человеку, шериф согласен потерпеть и колкую боль в пояснице, которая непременно появится вечером.
После пары взмахов пихлом решимости поубавилось. Спина должна была разболеться к ночи, а вот растревоженная головная боль немедленно стиснула виски, ввернулась в усталый мозг тысячами раскаленных болтов. Шериф привалил пихло к крыльцу, смахнул с перил снег, обтер лоб мокрой и холодной от снега рукавицей. Взгляд случайно упал на окно, и Винсент сначала не поверил в то, что видел. Замер, боясь спугнуть, так, будто что-то значило это маленькое проявление жизни. Арестант забрался на подоконник, сдвинув герань, и смотрел на улицу сквозь занавеску.
Винсент запоздало осознал, что все еще держится за голову так, словно она тяжелее всего его тела, и стоит отпустить – непременно укатится в снег, под крыльцо. Стало неприятно, шериф рванул дверь, ворвался в избу. Неуместный, глупый гнев булькнул в горле и успокоился так же быстро, как и возник.
Доктор сидел уже на топчане, подобрав под себя ноги. Руки лежали на коленях, тонкопалые, с черной кровью под отросшими бесцветными ногтями. Шерифа уже и эта перемена позы порадовала, но спросить, будет ли заключенный кушать, не решился. Напротив, сделал вид, что ничего необычного не замечает, громко отодвинул стул и рухнул на него, так и не скинув сапоги. В ногах стало мокро, головная боль от духоты только усилилась.
Доктор молчал.
Винсент тоже молчал, гипнотизируя тяжелый чайник с травяным отваром, словно бы тот, послушавшись мысленного