Безлунные странники, Североград и еще несколько вещиц. В. Гракхов
а неисполнение их ужасно. Вот ваши учителя, – да хотя бы из соседних аудиторий, – учат вас исполнять сии постулаты, – с кое-какими вы как-то свыклись и даже согласились – исполнить-то всё равно не сможете – другие от вас вообще скрыты, так что вы и ведать не ведаете, за что вас бьют лицом о придорожный столб – но условия эти, даже вам неизвестные и невидимые, всегда пред вами, и вам ни спрятаться, ни обойти, ни обмануть, – а не исполнишь – найдет тебя Маршал Законов и не помилосердствует. А еще хуже, если сбросит тебя Маршал дальше, еще ниже – туда, где законов этих 96 – там и ресницей не пошевельнешь как хочется, там всё так стиснуто, что о сорока восьми цепях возмечтаешь, как о Рае беспечном.
Иногда здесь устремите вы глаза вверх и, – случайно ли, нет – кто знает, – вдруг, на долю мгновения, узрите вы на дальней горе сбитые ступеньки, тянущиеся вверх, к домам, что один над другим, где законов этих – 24, дальше – 12, 6, 3, а уже там, где всё закрыто непробиваемыми глазом облаками, там, где ничего усмотреть невозможно – там, наверное…
– Но дальше, дальше, страдальцы, – разделим данную нам пленную константу на 48 непререкаемых законов, получим плен на каждом из Законов – 1,73 – туз, семерка, тройка. Это, господа заключенные математики, кирпичик вашего мира – единственность, троичность, семеричность – это жертва за грех, это ваш царь. Нет черных клавиш на третьем и седьмом интервалах. Ах, как хорошо, когда всё не утверждено, не незыблемо, не невозможно! Но нет, жаждущие знаний слушатели, вокруг вас холодная камера законности, неизменности и сохранения.
Да-с, пульсация света (как вы говорите – энергия), отпущенная вам, неизменима – ее не увеличишь в этом мире, и она никуда не уйдет из этого мира, она бьется в нем, как бабочка в запаянной банке, одна и та же на всех – если у кого-то больше, то у другого меньше, если тебе лучше – другому хуже, если твой сын родился, то твой отец умер, – в любой точке вашего непрорываемого круга дивергенция ноль – мысль не пропустит сюда неведомый ей приток. Красотка Эмми сказала вам как-то, что эта неизменяемая неизменность данного вам – это просто ровная одинаковость вашего безрадостного времени. Кто прорвет эту равномерность, кто убьет это время, тот сбежит, а не прорвешь – умрешь тепловой смертью. А там, куда сбежишь, нет ни троек, ни семерок, ни туза – там всё есть всё. Смотрите, не прокиньтесь.
Профессор Доингли отпил еще глоток красного чая, подошел к окну, взглянул сквозь витражные стёкла на зеленые холмы, волнами стелящиеся на дальнем плане, на кроны пиний и кипарисов, выдохнул облачком светло-сиреневого дымка, чуть приподнялся над паркетом, оторвавшись от пола, затем вновь прижался к нему подошвами, повернулся лицом к аудитории и продолжил задумчиво —
– Мнится вам, милые дамы и строгие господа, порою даже в зенитах жизней, в лучшие ваши деньки, – что в богатствах, что в нищетах, – но в кошмарах ночных и в страхах полдневных, будто крах вашей жизни вдруг поджидает вас где-то, где-то там, впереди, на непройденном ещё пути. Но это пустые страхи, господа – крах давно