Благословение и проклятие инстинкта творчества. Евгений Мансуров
на иных на первых порах неприятное впечатление. Но всё это забывалось и прощалось, когда начинала звучать его оживлённая речь…» (из книги А. Кизеветтера «На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914», российск. изд. 1996 г.);
• «Тому Максимилиану Волошину (1847–1932), который хранится в моей памяти, было лет 30–35… Одет Волошин был дико до невероятности. Какой-то случайный пиджак, широкий и очень несвежий. Бумажного рубчатого бархата брюки (их в то время носили в Париже все бедные художники) были прикреплены к тёплому жилету двумя огромными английскими булавками. Совершенно откровенно и у всех на виду сверкала сталь этих неожиданных, ничем не закамуфлированных булавок. В позднюю холодную осень он ходил без пальто. Чувствовалось, что у Волошина какая-то невзрослая, не искушённая жизнью душа и что поэтому его совершенно не смущало ни то, как он одет, ни то, что об этом думают люди…» (из воспоминаний Б. Погореловой «Скорпион» и «Весы», российск. изд. 2007 г.);
• «Алексей Ремизов (1877–1957) – прозаик, драматург, публицист. – Е. М.) напоминает свой наружностью какого-то стихийного духа, сказочное существо, выползшее на свет из тёмной щели. Наружностью он похож на тех чертей, которые неожиданно выскакивают из игрушечных коробочек, приводя в ужас маленьких детей. Нос, брови, волосы – всё одним взмахом поднялось вверх и стало дыбом. Он по самые уши закутан в дырявом вязаном платке. Маленькая сутуловатая фигура, бледное лицо, выставленное из старого коричневого платка, круглые близорукие глаза, тёмные, точно дырки, брови вразлёт и маленькая складка, мучительно дрожащая над левой бровью, острая бородка по-мефистофельски, заканчивающая это круглое грустное лицо, огромный трагический лоб и волосы, подымающиеся дыбом с затылка, – всё это парадоксальное сочетание линий придаёт его лицу нечто мучительное и притягательное, от чего нельзя избавиться, как от загадки, которую необходимо разрешить» (из сборника М. Волошина «Лики творчества», Россия, 1914 г.). «…Дырявый платок и сутулые плечи – принадлежность его своеобразного стиля, равно как и преувеличенный московский говор, где все слова выговариваются медленно и внушительно. Однажды я спросила Ремизова, как может выглядеть кикимора – женский стихийный дух, которым пугают детей. Он ответил поучительно: «Вот как раз, как я, и выглядит кикимора»… Мне было понятно, что Ремизов стремился укрыть свою раненую и сверхчувствительную душу в спасительную оболочку своего особого «стиля»…» (из воспоминаний М. Сабашниковой «Зелёная змея», ФРГ, 1954 г.);
• «Александр Грин (1880–1932) жил в полном смысле слов отшельником, нелюдимом… Жил он бедно, но с какой-то подчёркнутой, вызывающей гордостью носил до предела потёртый пиджачок, и всем своим видом показывал полнейшее презрение к житейским невзгодам» (из книги Вс. Рождественского «Страницы жизни: Из литературных воспоминаний», сов. изд. 1974 г.);
• «Если В. Брюсов всегда был застёгнут на все пуговицы сюртука, то Андрей Белый (1860–1934) был всегда в дезабилье… Это был философ «второго смысла»…» (из воспоминаний В. Шершеневича «Великолепный