Кошка-дура. Документальный роман. Михаил Черкасский
васильковые, искрящиеся, лицо, взятое верным резцом, умное, слова быстрые, колкие. Больше всех сегодня невеста боялась как раз Зиночки. Ведь это всегда тревожно – показывать подруге своего избранника. Не она выбрала, ее взяли, но ведь они с Зинаидой так: с детства вместе, но вывалить душу отчего-то не получается. А зря невеста туманилась: он понравился Зиночке (потому что сразу почувствовала, что сама нравится). Умный, острый, веселый. И сама Нина дивилась, как блистал м у ж. Ни разу таким его и не видывала, рассказывает, острит, особенно с Зиночкой. А она не Валя, вот уж точно. И не ее Саша. Они и сами чего-то почувствовали, скучно им стало здесь, не такие какие-то разговоры. И вскоре ушли. И стало как-то просторнее.
– Михаил Сергеевич, вы в филармонию ходите? – Бочком, зрачком, с крючком – Зиночка.
– Как же, как же, один раз, говорят, был.
– Один?.. – И сразу: – Так часто?
– Угм, один… хм, дай бог памяти, когда ж это было?.. – Наморщился. – Ах, да, вспомнил: когда там выступал… Капабланка.
– Ага!.. – Оценила. – Так вы шахматист?
– Нет, в шахматы я просто играю, а музыку воспринимаю. Как шум. Или, если угодно, как фон.
– Вам легко будет жить: Нина тоже воспринимает ее так.
– Вы меня обнадеживаете, должно же у супругов быть хоть что-то созвучное. Но музыка у нас тоже есть.
– Где? – Огляделась. Даже черной репродукторской радиотарелки здесь отродясь не было.
– В душах, в долгих симфонических беседах. – Продудел в нос.
– Скрипки и флейты?
– Пока… – Наклонился к золотисто румяному ушку, – одни контрабасы и барабаны.
– Понятно… А балет вы тоже любите? – Надо же было понять до конца, кого выбрала Нина.
– Ну, вы сами подумайте, Зиночка, жить в городе Мариуса Петипа и не знать балет просто стыдно.
– Ах, так!..– Сверкнули голубенькие, так обманчиво возвышенно лучащиеся глаза. – Значит, вы не на музыку, а на… балет ходите?
– Нет, на балерин я не хожу. Вообще не хожу. Только под общим наркозом. Терпеть не могу!.. Но рассказывать про балет – все, что угодно. О музыке, кстати, тоже, точнее, о композиторах.
Не лгал он, чудовищная память его держала даже то, чего и не требовалось.
Хозяйке было не до светских бесед, все мелькало пред ней вперемешку – вилки, взгляды, ложки, словечки, тарелки. Что же осталось от его военных товарищей и, наверное, довоенной приятельницы? Один, Евгений Степанович, черный, бровастый, добродушный. Другой, Юрий Петрович, шатенистый, скрытный, в очках, все приглядывался. А приятельница, Ольга Петровна, тоненькая, синеглазая, только слишком накрашенная. «Мне тогда своих красок с избытком хватало, поэтому намазанные мне казались смешными». Ну, еще и жена Юрия Петровича сдержанная, белокурая женщина с приятным белым лицом. В общем, не так уж и мало для первого раза.
Стали расходиться. Когда дядя Витя заматывал буроватым веревочно перевитым старым шарфом тощую шею, а хозяйка готовилась подать гостю серую шляпу, от окна донеслось: «Ну,