Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.. П. В. Ильин
для того, чтобы оценить обвинительные показания как недостаточные для вынесения решения о «вине» этого подследственного и предания его ответственности – судебной или несудебной.
Особенно благоприятные возможности избежать наказания возникали у тех, кто, будучи вовлечен в ряды тайного общества, контактировал с 1–2 лицами и, таким образом, находился на окраине его деятельности. В этом случае вероятность серьезного обвинения и даже признания такого лица участником тайного общества резко снижалась. Подследственные, осведомленные о том, что принадлежность к «злоумышленному» тайному обществу является одним из важных пунктов обвинения, не могли быть полностью откровенными в раскрытии всех участников конспирации и заговора 1825 г. Более того, нередко на следствии, чтобы не вовлекать новых лиц в расследование и не подвергать себя дополнительной ответственности, уже уличенные обвиняемые предпочитали умалчивать о наиболее опасных обстоятельствах и фактах.
Итак, какой предстает общая картина поведения привлеченных к следствию, повлиявшая на содержание полученных следственных показаний, а значит – на представления о составе конспиративных обществ?
В начале следствия сразу же выделилась группа безнадежно скомпрометированных участников, фактических лидеров тайного общества и военных выступлений 1825–1826 гг. Следствие получило благоприятную возможность оказывать на них серьезное воздействие: как виновные в самых тяжелых государственных преступлениях они заслуживали смертной казни[365]. Эту группу составили К. Ф. Рылеев, Е. П. Оболенский, С. П. Трубецкой, братья Бестужевы, П. Г. Каховский, И. И. Пущин, С. и М. Муравьевы-Апостолы, М. П. Бестужев-Рюмин и некоторые другие. Следователи могли ссылаться на «силу закона», в то же время обещая смягчение наказания или даже помилование в обмен на предоставление подробной, сравнительно с имеющимися против них уликами, менее «важной» и менее «криминальной» информации: о тайном обществе, его целях и планах. Так были открыты возможности для разнообразных средств давления: шантажа, манипуляций, обещаний прощения и т. д. Большинство подследственных поддалось на это. Об эффективности этих средств красноречиво говорит то обстоятельство, что многие арестованные сразу же стали давать подробные показания, вступив тем самым в своеобразное сотрудничество со следствием. Обещания даровать жизнь, назначить особый вид наказания в виде службы на пользу страны и т. п. ощутимо проглядывают сквозь тексты показаний и писем главных обвиняемых, которых в действительности почти ничто не могло уже спасти. Заключенные надеялись на избавление от самых тяжелых наказаний, очевидно, обнадеженные следователями и лично императором[366].
В то же время ситуация для многих подследственных была еще более драматичной: из задаваемых вопросов и существа показаний, предмета очных ставок подследственные видели, что следствие интересуют вопросы, входящие в состав основных
См. об этом:
Об этом прямо говорят письма, написанные в крепости главными обвиняемыми (Пестель, Рылеев, С. Муравьев-Апостол и др.). Так, С. Муравьев-Апостол писал в своем Николаю I о своем стремлении употребить свои способности на пользу отечеству: «…я бы осмелился ходатайствовать перед Вашим величеством об отправлении меня в одну из тех отдаленных и рискованных экспедиций, для которых ваша обширная империя представляет столько возможностей…» (ВД. Т. IV. С. 262). Следует согласиться с Н. Я. Эйдельманом, который полагал, что Муравьеву-Апостолу была дана «определенная надежда» на допросе с участием императора («обещание»)