Москва и Россия в эпоху Петра I. Михаил Вострышев
знал, чем можно было «смуты избыть» и вновь вернуться к «временам мирным и безмятежным». Он знал, чего хотел, он наметил себе определенную цель и страстно к ней стремился всеми силами своей простой, бесхитростной души… Человек этот был Лука Сабур. Современная ему действительность – эти так называемые «нонешния времена» – представлялась ему в таком виде: вся смута, все беды, все опасения за будущее исходят от одного злодея, князя Ивана Хованского. Он и весь стрелецкий бунт затеял, у него в доме собирались главные зачинщики и заводчики смуты, от него и розданы были по рукам стрельцов списки, по которым были совершены убийства, от него и теперь все зло исходит… Стоит только его «принять» – и все пойдет по-прежнему, и стрельцы уймутся, и восстановится повсюду тишь, гладь да Божья благодать.
– Его принять следует, и пусть я, как смрадный пес издохну на плахе, а уж всажу ему нож в сердце! Не умру без того! – вот что стало для Луки заветной мечтою, думою, никогда не выходившей у него из памяти. С этою думою он ложился вечером в постель и поднимался утром, с ней носился безысходно целый день-деньской с той самой минуты, когда произнес свою страшную клятву над окровавленным и охладевшим трупом своего дорогого боярича.
Выпущенный на волю после смерти боярина Петра Михайловича, он, вместе с другими холопами Салтыковых, получил небольшой надел из общей суммы, назначенной на раздачу бывшим слугам боярина, и, кое-как перебиваясь и еще не зная, за какое дело приняться или куда приклонить голову, жил в течение последних трех месяцев своим малым достатком. Но достаток стал подходить к концу, и Луке пришлось, наконец, приютиться у одного из родичей, служившим младшим подключником на житном дворе Большого дворца. От этого-то родича он успел прознать о слухах и сплетнях, под покровом глубокой тайны распространяемых во дворце правительницы.
– Хованские князья, отец и сын, больно царевне-матушке приелись… Ей от них приходится тошнёхонько, и она и рада бы от них отделаться, да их побаивается, потому как стрельцы больно крепко за Хованских стоять готовы.
А вскоре после того от своего приятеля стрельца он узнал, что царевна-правительница себе между стрельцов опоры ищет, старается их от Хованского отвадить, а к себе прилучить, и что вот уж Стремянный и Сухарев полки от всех стрельцов отставать стали и руку правительнице гнуть.
Все эти слухи и толки затрагивали Луку за живое и не давали ему покоя. Постоянно занятый одною, страстно лелеемой думой, страдая нестерпимою жаждой мести, он стал, наконец, думать, что, убив старого Хованского, которого все величали «стрелецким батькой», он окажет чуть ли не услугу самой правительнице, избавит Москву от грозящей ей беды неминучей.
С этой целью Лука Сабур много раз решался на отчаянное дело – убить старого князя Хованского у него на подворье либо подстеречь его на пути во дворец, и потому никогда не расставался с заветным, остро отточенным ножом, который носил за голенищем и приберегал на этот именно случай… Но все попытки проникнуть в дом князя Хованского оказывались тщетными: то князя не было на