Москва и Россия в эпоху Петра I. Михаил Вострышев
взметнул на него глазами и, не отвечая на вопрос Блуда, проговорил шепотом:
– Да ведь есть же там какой-нибудь начальный человек? Ведает же кто-нибудь Приказом?
– Есть! Как не быть! Ведает там всеми делами дьяк. Что порешит – быть тому так, – пробормотал скороговоркой Блуд и вновь протянул губы к краю ендовы.
– Да какой дьяк-то? Говори, шут проклятый! – почти с отчаянием проговорил Лука Сабур, тряся подьячего за плечо.
– Какой? Вестимо, какой: Ларион Иванов! А живет в Толмачах, около церкви, в Кривом переулке. Там его, чай, все собаки знают: идет ли, едет ли, на него не лают.
И он, уткнувшись в ендову и опустив усы в пенистую брагу, стал неудержимо тянуть ее, крепко придерживая края ендовы дрожащими руками…
Лука не дожидался, пока он ее вытянет, вскочил с места и зашагал с Мясницкой на Замоскворечье, где, по указанию Блуда, отыскал в тупике дом дьяка Лариона Иванова, стоявший среди широкого двора, который примыкал к густому, темному, старинному саду.
Нелегко было и здесь Луке Сабуру добиться возможности «повидать ясные очи господина дьяка», который, по словам его дворни, «изволил опочив держать после сытного обеда».
И здесь дело не обошлось без смазки, чтобы холопы дозволили Луке обождать пробуждения господина дьяка. А господин дьяк, как оказалось, сном шутить не любил: добрых два часа пришлось Луке ожидать, стоя в сенях и переминаясь с ноги на ногу. Наконец его позвали к дьяку в комнату, и тот, еще заспанный и сердитый, принял Луку довольно сурово:
– Что за человек? – спросил он строго, глянув на Луку из-под темных нахмуренных бровей.
– За каким делом? – еще резче и отрывистее спросил его дьяк, узнав его имя и прозвище.
– Прошу выслушать, – спокойно и твердо проговорил Лука Сабур. – Хочу объявить за собой «слово государево».
– Слово государево? – проговорил дьяк медленно, как бы взвешивая каждый слог. Потом молча смерил Луку глазами и добавил серьезно: – А знаешь ли ты, какому ответу подлежать за это будешь в случае напрасного беспокойства?
– Знаю, – отрезал Лука.
– Знаешь ли ты, что тебя на дыбу поднимать станут, и на дыбе встряхивать, да пыточные речи твои записывать? – проговорил дьяк с еще большей медлительностью, и его смуглое худощавое лицо стало еще более хмурым.
– А хоть бы и на дыбу?.. Лишь бы мой сказ выслушали!
– Смел ты очень, как я на тебя погляжу, – процедил дьяк сквозь зубы. – Ну, да завтра, как придешь в Приказ, я все разберу: и выслушаю тебя, и сказ твой в столп впишу. А здесь слушать тебя не стану.
И дьяк поднялся со своего места.
– Завтра? А если завтра поздно будет? – укоризненно проговорил Лука, глядя прямо в очи дьяку.
Такое неожиданное возражение окончательно вывело господина дьяка из терпения, и он, нахмурив брови, собирался обрушиться на Луку со всей грозою, как вдруг низенькая дверь в соседнюю комнату отворилась, и очень смазливое личико молодой женщины, в золотой кике, с жемчужными привесками, выглянуло из-за двери.
– Ларивон!