Симулякры. Макс Ирмелин
назад – передо мной сидела заплаканная женщина. И внезапно я ощутил бесконечную свободу между яростью своей и безысходностью. Ярость требовала незамедлительного действия, а безысходность – смирения и покорности. И первой мелькнувшей мыслью было прямо сейчас убить Майю – кажется, никогда прежде я не был так близок к преступлению. Я даже успел сообразить, что наиболее легкий способ – это придушить подушкой: не надо никуда бежать за топором, и кричать жертва не сможет, да и крови не будет, и глаз при удушении не разглядишь. И тут я подумал об отце, следов которого не было в моей памяти, и тотчас отбросил мысль об убийстве. Но скорее всего, я не убил ее в ту минуту необъяснимой свободы только потому, что не хотел позволить ей унести с собой в могилу свою тайну. В ее измене каким-то образом таился призрак моего прошлого. Она не должна была, не могла мне изменить, и вот эта невозможность предательства и потрясла меня перед случившимся фактом измены. Она не могла это сделать, потому что она просто не думала, любила без мысли, любит или не любит.
Конечно, задним числом я считаю, что следовало принять этот вызов с достоинством, но меня уже подхватил неудержимый поток, и с той минуты все, что я ни делал, происходило как бы само собой; как будто наконец я нашел в жизни нужный уклон и полетел вниз в свободном падении, словно я сам был чьим-то орудием, и своими же руками разрушал все, что еще можно было сохранить.
Временами я пытался укротить свою ярость отчаяния, перестать надеяться, и в то же время в негодовании отвергал всякую такую попытку смирения. В итоге возникало чувство безысходности без конца и края, а в центре всего этого находилась недосягаемая женщина, которая до сих пор была моей и только моей, – женщина, от которой теперь будто зависела вся моя жизнь, но при этом она хотела только одного – чтобы меня вообще не было рядом с ней!
13 мая, утро – Первая попытка примирения
Я стоял как истукан у окна, не в силах что-либо изменить или сделать. Прошло не меньше получаса, а мы все еще оставались в одной комнате и молчали. Майя лежала на диване, постепенно успокаиваясь. Наконец она встала и предложила кофе. Я выпил водки и заявил, что она права во всем и мне очень жаль, что я потерял такую женщину.
И тут она заговорила проникновенным голосом, как никогда не говорила со мной. Потому что знала, что сейчас я ловлю каждое ее слово, слушая ее дыхание, звучание голоса, само женское естество как реквием по исчезнувшей любви. Она рассказывала, каково ей было со мной за все время нашего брака.
Так и пролежали еще пару часов, плечо к плечу, не касаясь друг друга, глядя сквозь потолок в ту бездну, где все было предрешено. Говорила в основном она, я лишь соглашался и понимал, что она во всем права. В итоге мы пришли к предварительным соглашениям – прежде всего, что было моей дипломатической победой, договорились, что Майя пока воздержится от развода, а я не буду препятствовать ее встречам с Яном. Потом наступила тишина – мы стали чужими.
Под утро я ушел в другую комнату, чтобы дать ей возможность хоть немного поспать. Мне же совсем не спалось. Я думал