Золотистые оправы. Сборник рассказов. Георгий Панкратов
год перестанет быть праздником. Таким как сейчас. Конец того мира, который мы знаем. Наступит конец!
Алла укрылась в ванной, смотрела в зеркальце на свои зеленые глаза, и видела в них зеркальце, в котором отражались большие зеленые красивые глаза… в которых отражалась женщина – прекрасная женщина того мира, который мы знаем. И она уже понимала, слыша стихающие шаги в коридоре, знакомую заставку телепередачи: скоро наступит конец… Скоро.
– Новый год скоро, – сказала она теперь, сжимая его руку. Ей хотелось, чтобы слова прозвучали тепло, искренне, как в дни, когда они были счастливы. Но вышло сухо, словно в тех же новостях. – Ты очень любил этот праздник.
Глаза Мирона были странны, безумны.
– Мне хочется, – шептал он, – чтобы Новый год был всегда, для всех на свете. Чтобы в мире больше не было всего этого, что есть в нем теперь, чего не было еще совсем недавно. Когда снимали эти фильмы. – он приподнялся в кровати, и Алла невольно, повинуясь инстинкту, отшатнулась. – Чтобы этого не было снова. Я хочу, – повторял он, и губы его тряслись. – чтобы в мире был вечный Новый год.
Алла отпустила его руку.
Тогда, в самый последний день, произошло что—то страшное. Мирон ушел и долго не выходил на связь. У него еще была работа, но дела волновали мало, развлечения – не волновали вообще. Он совсем не говорил с ней, даже о новостях. Алла сначала радовалась, потом ей стало совсем пусто. Неуютно и холодно, в собственном доме. «Хоть и не приходил бы», – подумала она. Но он пришел – истрепанный, выпивший.
– Мне кажется, я знаю, – сказал он, тяжело дыша, словно долго бежал откуда—то и куда—то. И Алла не понимала, хотелось ли ей знать, куда он бежал, откуда – ее мужчина, Мирон. Она широко раскрыла глаза навстречу его словам, его миру, бьющимся в его голове мыслям, теплящейся в его теле жизни. – И от того, что я знаю, мне больно, мне страшно, Алла!
– Тебе надо отдохнуть, – предложила красивая, в бежевом халате домашняя Алла. – Поехали на море. Там, где море – не может быть зла.
Но Мирон словно не слышал.
– Потому что ничего не изменится. Я больше ничего не смогу изменить, – бормотал он, уходя, прячась в своей комнате. Выключал свет, задергивал шторы. И только шумно дышал.
– Кажется, я знаю, Алла… Есть слова, которые объясняют все.
Наутро начались истерики. Мирон рыдал и бился головой о пол и стены, разбил стекло. У нее билось сердце, ее швыряло от стены к стене в их маленькой кухне, как бабочку в банке. Она набрала номер.
– Что с ним? – спрашивала она врача «скорой» – крепкого, мордастого, в синей форме с красным крестом. Врач удивился непониманию:
– Как что? Человек из него вышел.
Теперь Мирон жил здесь, в других стенах, в свете другой лампы. С другим отражением в глазах. Он долго смотрел в окно, куда Алла приклеила пять разноцветных снежинок, надеясь пробудить в нем радостное чувство. А потом повернулся, и из глаз его брызнули слезы.
– Отдай мой носик, – шептал он Алле. – Отдай мой носик!
Ей стало не по