Тетради 2013 года. Александр Петрушкин

      да хули – смерть в районе в (л) агзавода

      Сиреневое нёбо отпускает

      на все [четыре всадника у входа

      железного тоскуют вместе с нами]

      не вспоминай ни Питер ни Кыштымы

      под почвою шевелятся как Гоголь

      живые тени гопоты – все живы

      дать по еблу стихам и пёхом-пёхом

      7 ВАРИАНТ

      Не понимаю нашей поздней речи,

      чирика-чика в мехе рукавов,

      трещащего иголкой в нервном смехе,

      как тик, забывших нас учеников.

      Так пусто в доме, что гудит конфорка,

      как стая, растревоженных тьмой, пчёл

      прищурится, приняв обличье волка

      и мех словесный, словно кофта жолт.

      Не понимая всякой связной речи —

      склоняется к нам и целует в лоб

      холодный ангел и из голенища

      лёд чаячный за шиворот кладёт.

      Так пусто в этом доме, что за светом

      пора вещам звериным говорить

      и собираются вокруг не (много) незнакомых,

      Чтоб на троих мою же смерть распить,

      и разминают меж ладоней птицу,

      трещащую на нитке из любви

      и пишем мы, себя не понимая, литера-

      дуру разделив на три.

      8 ВАРИАНТ

      Небо над плодами тяжелеет,

      наливается снегами и людьми.

      Ничего ему, пойми, не надо

      ни печали нашей, ни любви,

      ни тоски по зябнущей культуре,

      ни Улисса Джойсу поперёк —

      вот снегирь сосок заката клюнет,

      наберёт дыханья полный рот,

      окунётся с головой в сугробы

      после чёрной бани – из лобка

      небо над плодами тяжко зреет,

      катится по краю коробка

      спичечной земли, покрытой серой,

      зажигающей всем птенчикам хвосты,

      и дымок, как память черно-серый,

      согревает снег со всей земли.

      Небо, уроняющее семя,

      поднимает руки до плодов,

      отпускает в снег с людьми, на время

      зарываясь в них, как в грядки, крот.

      9 ВАРИАНТ

      Сидит обманкой в поплавке

      кузнечик нашей бытовухи —

      поклёвка ходит налегке

      и лижет спирту руки,

      и рыбы светят из-под вод

      мохнатым светом глаза,

      везут стихи во мгле подвод

      живых три водолаза,

      сидят в прозрачной немоте

      в каком-нибудь Тагиле,

      ладонью водят по воде

      в неслышимом здесь стиле

      в услышимом и там и здесь

      кузнечике пропащем.

      Сидит обманкой в поплавке,

      что умирать не страшно,

      что если бог какой-то есть —

      то снег к Тагилу жмётся

      (от холода его слепой)

      в собачьи стаи бьётся.

      Там –