Эшафот забвения. Виктория Платова
Пойдемте.
Он по-прежнему молчала.
Я решила приблизиться и тихонько положила руку на спинку кресла. В створках трех зеркал отразилась полутьма гримерки и ярко освещенное лицо старой актрисы. Два одинаковых застывших профиля (боже мой, почему я раньше не замечала, какой у нее надменный, почти мужской подбородок, Анджею нельзя отказать во вкусе), широко открытые глаза, удивленно приподнятые уголки губ… Удивленно застывшие руки, удивленно застывшие складки платья, так похожего на саван. Слишком много складок, и все для того, чтобы скрыть угасание немощного тела… Да еще шаль, накинутая на плечи. Лучшей мизансцены для последнего кадра и придумать невозможно.
Лучшая мизансцена, лучший кадр, «Оскар», мировая премьера.
Александрова была мертва.
Она мертва, адский ритм съемок загнал старуху, кино закончилось, так и не начавшись, Братны с ума сойдет, разве можно ожидать такое от актера, на которого ты поставил все?
Она мертва. Держи себя в руках, Ева.
У меня еще хватило сил коснуться кончиками пальцев ее лица.
– Татьяна Петровна! – Бессмысленно обращаться к мертвой актрисе, она все равно не услышит…
Я близко придвинулась к ее лицу – нет, это не глубокий обморок, при обмороках черты ее лица сереют и заостряются, я хорошо это помню. Сейчас лицо актрисы было совершенно спокойным. Такое спокойствие приходит только со смертью. От старухи, от ее шали, шел легкий, едва уловимый запах духов, слишком легкий и слишком изысканный, чтобы принадлежать старой женщине, – и это раздавило меня окончательно. Запах появлялся и исчезал, как будто его принесла сама смерть, поцеловав старуху в восковой лоб. Откуда этот запах, боже мой, почему я думаю об этом?…
Нужно все сказать Анджею. Ты должна пойти и все сказать.
Плотно прикрыв дверь гримерки, я, как в тумане, добралась до площадки.
– Ну, что еще? – набросился на меня Братны. – Почему ты одна?
– Можно тебя на минутку? – Почему-то я не хотела, чтобы нас слышали. И почти силой оттащила упирающегося Братны в сторону.
– Где старуха?
– Тише, пожалуйста…
– Ты что мне лепишь? Ты с ума сошла? Где актриса, я тебя спрашиваю?
– Боюсь, у нас крупные неприятности.
– Что еще? Не вздумай сказать мне, что со старухой что-то случилось…
– Случилось, – я понизила голос до шепота, – пойдем, посмотришь.
– Не хочу ничего знать, – лицо режиссера исказила гримаса, – ты ассистент по актерам, и ты отвечаешь за них головой.
– За это я не отвечаю. Идем.
…Вдвоем мы вернулись в гримерку. Анджей широко распахнул дверь. Больше всего мне хотелось, чтобы все происшедшее со мной несколько минут назад оказалось наваждением, дурным сном, рабочим материалом еще не снятой картины.
Но все было по-прежнему: маленькие лампы, удачно освещающие старуху, два застывших профиля в боковых зеркалах и неподвижное спокойное лицо между ними.
– Что это? – беспомощно спросил Анджей.
– Она мертва. – Я с трудом заставила себя произнести