Эшафот забвения. Виктория Платова
под тяжестью оплывшего мертвого тела: концы шали, которые до этого момента скрывали грудь и плечи актрисы, теперь были откинуты.
А под маленькой ссохшейся грудью (только такой она и должна быть у старой актрисы, блиставшей в фильмах-ревю сорокапятилетней давности) тускло поблескивала рукоять.
Это был профессиональный удар в сердце. Профессиональный и точный, насколько я могла судить. Никакой мелодраматической крови на светло-коричневой ткани платья, никакого намека на разыгравшуюся здесь трагедию.
Вот и еще одно убийство, а я так надеялась, что избавилась от них навсегда… Они преследуют меня, как стая волков замерзшего путника. Именно так: замерзшего. Я окоченела от всех тех убийств, которые видела за последний год: огнестрельное оружие, холодное оружие, выстрел в телефонной трубке, снесенные черепа, развороченные головы, от которых осталась только нижняя челюсть с неправильным прикусом… Убивала я, убивали меня, пора смириться с этим. Но как смириться с убийством старой женщины, которой воткнули нож в самое сердце, вяло перекачивающее кровь, – в опустевшую от времени сердечную сумку?…
Из оцепенения меня вывел голос Анджея. Истерика прошла, он смирился с произошедшим и теперь задумчиво смотрел на труп. Потом, изогнувшись всем телом, потянулся вверх, к лампам над столиком, и повернул их под другим углом. Лампы были слишком высоко, кресло с трупом перегораживало проход к ним – клетчатая рубашка Анджея выбилась из брюк, и я увидела плоский, очаровательный, лишенный всякой растительности живот. А Анджей все поправлял и поправлял лампы, выбирая нужный ракурс. Он вполне мог работать осветителем, рядовым осветителем со стажем и очаровательным плоским брюшком пресмыкающегося, скорее всего саламандры, – лакомый кусочек для ассистенток и эпизодниц на излете карьеры, ничего не скажешь.
– Отличный кадр, – медленно произнес он, – отличный кадр.
Теперь рукоять под грудью у актрисы была ярко освещена, стершаяся и старая, захватанная множеством пальцев, вытертая от бездны лет, самый прозаический инструмент сапожника в маленькой будочке на углу: нет, это было мало похоже на нож: у ножей не бывает таких неромантических рукоятей… И почти полное отсутствие крови…
Шило. Скорее всего – шило. Почему я подумала о шиле?
– Отличный кадр, то, что нужно для любого финала, – снова повторил Братны, – жаль, что это не мое кино.
Его мечтательный голос вдруг испугал меня больше, чем труп актрисы.
– Что ты говоришь?
– Если удачно выставить свет… Жаль, что это не мое кино… Бессмысленно переписывать сценарий. Для такого финального кадра нужен совершенно новый. – Еще секунда, и этот фанатик может впасть в безумный созерцательный транс.
Я ударила его по щеке:
– Опомнись! Мы здесь одни с трупом на руках! Приди в себя! Ее убили, и нужно что-то делать. Нужно звонить в милицию, черт возьми!!!
Моя пощечина возымела действие. Анджей пришел в себя.
– «С трупом на руках» звучит несколько цинично, ты не находишь?… Могла бы выбрать что-нибудь более