Наваждение. Сергей Алексеевич Минский
таинственной незнакомки. И Людочка – нежнейшее создание – показалась в сравнении с ней каким-то крокодилом. А пикантные подробности, выпяченные сознанием и восторженно оцененные, вдруг приобрели оттенок пошлятины. И все.
– Извини, солнце… – он сожалел, что приходится лгать, но иначе сейчас не мог. Уловил мгновенное, но яркое сомнение на ее лице, – Извини – не сегодня. Мне надо…
– Да ладно, Гарецкий, – перебила она, – Проехали. Вижу…
– Нет, я вправду тороплюсь. Очень хочу, Людочка. Но не могу, пойми.
– Ну… – она посмотрела на него вопросительно, делая шаг назад, – я пошла? – паволока в ее глазах выдавала обиду. Людочка особо и не скрывала ее. Может, даже и не пыталась.
«Ну вот – обидел хорошую девчонку. Может, это ей надо сейчас, как глоток воздуха? А я… Когда уже научусь врать по-человечески?» – он почти разозлился на себя, почти готов был отмотать все назад, но понял, что уже бесполезно – поезд ушел.
– Пока, Людочка, – улыбнулся, как можно задорнее, и попытался свести все к шутке, – В следующий раз троекратно заглажу вину. Обещаю, – Максим приложил пальцы к губам, посылая ей воздушный поцелуй, – Пока, – повернулся и пошел. Не оглядываясь. Хотя чувствовал спиной, что она смотрит вслед.
Минут через пять он уже был на месте. Народу в парковой зоне – не особо. В такую погоду треть населения близлежащего микрорайона – точно за городом. Особенно пенсионеры. Используют остатки лимита завершающегося дачного сезона. Остальные, как положено, на работе или на службе. Поэтому местечко на берегу речушки, обсаженной кругло остриженными небольшими ивами и старыми раскидистыми ветлами, чуть ли не полоскавшими свои длинные косы в воде, отыскать не составило труда. И даже под сенью одной из них. Максим сел ближе к выступавшим из земли корням и сбросил лямки рюкзака. Достал и выложил сыр и воду прямо на траву. Подумал и переложил, расстелив, на пакет. Водку, оглянувшись – нет ли поблизости стражей порядка, пил прямо из горлышка. О стакане в магазине почему-то не вспомнил. Опыта не хватило. Сделал три крупных глотка. Будто это вода была, а он изнемогал от жажды.
Когда оторвался от бутылки, почувствовал, наконец, и запах, и вкус, спровоцировавший обильную слюну. Попытался нейтрализовать отвратительное состояние сладостью напитка. Стало еще противнее, чем было. Возникшее ощущение пустоты заполнила тошнота. Он ощущал ее и физически, и морально. До спазм, которые подкатывали от желудка к горлу. Отвратительным казалось даже то, что попадало на глаза. На противоположном берегу – буквально рукой подать – совсем недалеко от горбатого с перилами мостика, переброшенного через узкую полоску воды, полусидел-полулежал неприятный тип. Его неухоженный вид вызывал у Максима физическое отвращение. Человек, видимо, спал. Потому что лицо оказалось прикрытым клочком мятой газеты, а из-под головы, исполняя роль подголовника, торчал край темной, изрядно обшарпанной, клетчатой сумки. А еще потому, что его выпуклый живот равномерно поднимался и опускался при дыхании. Эта