Лицо порока. Роман-истерика. Виктор Иванович Песиголовец
поселка.
Первый по-настоящему страшный удар судьбы я получил в ранней молодости…
Женщину звали Полей.
Мне теперь стыдно вспоминать, но не любил я поначалу Полю. Конечно, она очень нравилась мне как женщина. Но любви не было. Молчало сердце. Я видел в Поле только объект сексуального наслаждения, вот и все. Красивые, крепкие ноги, хрупкие плечи, пышная грудь, руки, как крылья у лебедя, коса до пояса…
А потом я заболел ею, Полюшкой.
Я бросил на фиг всё: подружек, мать, приятелей. Семьи, слава Богу, тогда у меня еще не было. Переехал к Поле. Она жила за десять километров от моего дома. В селе. Работала воспитателем в детском саду. А вскоре, кажется, через пару месяцев председатель колхоза назначил ее заведующей. Я ездил из села в райцентр. Туда – сюда. Я работал в то время корреспондентом районной газеты. Работенка была непыльная. За день нацарапаешь левой ногой пару статеек и – плюй в потолок. Рассчитывал перейти на ферму в село, соответствующий опыт у меня имелся. Но не успел. Точнее, уволиться из редакции уволился, а устроиться в колхоз не успел.
Память покрыта инеем времени. Но слой этот ещё не очень толстый, незаматеревший, мне легко его разворошить…
Как я познакомился с Полей? Мы лечились в одном отделении больницы. Почти месяц. Положили нас в один день. И диагноз был одинаковый.
Хорошо помню тот первый вечер, когда я с молодёжью сумел подобрать ключик к столовке – нам хотелось уединиться. Нас зашло туда пятеро: парнишка лет восемнадцати, вроде бы его звали Игорем, три девушки и я. В столовке мы расположились вольготно и без стеснения. Юля села на колени к Игорю, Аня и Поля – на мои.
Анну мы быстро спровадили. А через час разошлись по своим палатам Игорь и Юля. В столовке остались одни мы с Полей.
О чём шёл разговор? Не припоминаю. В памяти остались лишь тёплые губы и шёлковые волосы, которые пахли полынью.
Потом я взял Полю за руку и повёл в мастерскую моего дяди – художника. Мастерская находилась недалеко – в получасе ходьбы от больницы. Ключи от этого храма искусства у меня имелись.
Помню: ночь, глубокая ночь. За окном скулит, как изголодавшийся пёс, ноябрьский ветер. Девушка в рубашке моего дяди. Голые колени. Объятия, поцелуи, тихий разговор.
Поля… Полечка… Девочка! Разве мог я тогда предположить, что мне скоро придётся тебя хоронить? Твоя неожиданная смерть посеяла в моей неокрепшей душе зёрна чёрной тоски. Зёрна потом проросли. И я долгие годы не могу сжать, выкосить эти ростки, долгие годы они жестоко истязают меня.
Светлячок мой, звёздочка моя, ну почему ты ушла, зачем бросила меня в этой безлюдной пустыне?!
Меня часто теперь обличают: «Ты – гадкий пьяница!» Да, верно, всё так и есть. Но противно мне это слышать. И больно оттого, что гнусные вешальщики ярлыков никогда не спрашивают, почему и когда я им стал. У них не возникает ни малейшего желания заглянуть в душу человека. Что