Клад тверских бунтарей. Александр Тамоников
ее, пока он дергаться перестанет. Потом разложить все на места и уйти. А наутро все узнают, что помер наместник княжеский Коновалов Борис Владимирович. От сердечного приступа богу душу отдал.
– А не догадаются, что его того, удавили?
– Кто разбираться будет, Всеволод Михайлович? Особенно в такое время, когда все мысли князя Микулинского только о том, как клад на Москву переправить?
– А потом?
– Тем более. Похоронят наместника на третий день, да и, как говорится, концы в воду. Кто подумает, что он мог быть заодно с грабителями? Не только на него пальцем не покажут, но и на тебя, на меня. Меченый, вот кто виновник. Его и начнут ловить. Только не поймают. Опять пропадут золото да камни, но уже не на два века, а навсегда. Икону же надо вернуть на Афон.
– Это не тебе решать.
– Неужто грех такой на душу возьмешь?
Боярин усмехнулся и заявил:
– Ты вот тут спокойно расписывал, как человека жизни лишить, а о грехе с меня спрашиваешь.
– Это разные вещи.
– Так ты на Страшном суде скажешь.
– Так как насчет наместника? – спросил купец.
«Грех грехом, суд судом, а вопрос требует решения. Прав Тучко», – подумал боярин и проговорил:
– Согласен. Коновалова следует убрать, причем именно так, как ты сказал. Но кто это сделает? У меня таких людей нет.
Купец вздохнул и сказал:
– Что ж, придется мне.
– Тебе? – удивился боярин.
– Поручить кому-то, даже если есть такие люди, неосмотрительно будет. Посему придется самому, но, боярин, я человек торговый и просто так, задарма ничего не делаю.
– Ты же получишь долю с клада! – воскликнул Воронов.
– Я ее и так получил бы.
– Сколько ты хочешь сверх того, прямо сейчас?
– Десять гривен.
– Целый рубль? Не дорого ли ты оценил голову наместника паршивого городишки?
– Нет, вовсе не дорого. По-моему, в самый раз будет.
Торговаться не имело смысла. Воронов знал, что Тучко не уступит ни копейки. Посему он достал мошну, которую всегда держал при себе, отсчитал сотню серебряных монет, на которых был изображен всадник с копьем, передал их купцу.
Тот взял деньги и сказал:
– Ныне ночью наместник помрет. – Он повернулся к образам, перекрестился.
Воронов скривился.
«Тебе ли молиться, душегуб», – подумал боярин, но промолчал.
Разговор был закончен, и он пошел из дома. Купец не стал провожать его.
Вскоре Воронов вернулся в село, на свое подворье. Вечерело. Кубарь и Горин еще спали. Боярин повелел Мирону разбудить Емельяна.
Пурьяк строгал доски, когда в мастерскую вошла жена.
– Козьма!
– Ну? – Мастер оторвался от работы и обернулся к ней. – Что, Любава? Ужинать пора?
– Ты удивишься, Козьма. К нам Емельян явился.
От неожиданности Пурьяк выронил тряпку, которой сбивал с одежды стружку.
– Кто? Брат мой названый?
– Он самый.
– А чего приехал, не сказал?
– Нет. Поздоровался