Бог простит?. Александр Муромцев
ради, перейдут все христианские святыни из неправоверных Рима и Царьграда в истинно православную Московскую Русь…
– Нехитрое дело – псковского старца Филофея мысли пересказывать, – наклонился над ухом государя архимандрит Никон.
– Ты что же, отец Никон, другие мысли имеешь? – молодой царь взглянул строго, – через величие церкви величие стране пророчит Аввакум…
– Не дело, государь, такому человеку попом в заблудшей деревеньке сидеть, для церкви он в Москве нужнее, – с другой стороны клонит бороду к царю Ртищев, – здесь ему место найти надобно…
1652 год. Тишина под сводами столичного собора прерывается плавными вздохами церковного хора, унылый ритм заупокойной службы в тусклом свете жертвенных свечей хмурит и без того печальные лица людей, плотно стоящих в храме, так что перекреститься трудно, не то что положить поклон.
Бледен огонек тонкой свечи в пергаментно-прозрачных пальцах бывшего патриарха Московского Иосифа, отжившего свой век.
Царь не скрывает слез, но лицо уже озабочено думой о том, кого судьба пошлет в новые руководители Русской Православной Церкви, кто будет новым патриархом и его первым помощником в деле укрепления государства.
Здесь же иерархи, высшие сановники и бояре-советники Алексея Михайловича. Здесь же и знакомые уже лица Неронова, Вонифатьева, Аввакума, мелькают фигуры отцов Федора, Данилы, Лазаря, Логгина – будущих идеологов раскола.
Голос царя за кадром грустен и озабочен.
– Господи, один перед престолом своим стою, помоги, Боже, дай силы верный выбор сделать, человека достойного в патриархи определить… Отец Стефан стар и немощен, а то хорошо бы… Нет, помоложе кого… Из митрополитов только один Никон новгородский… Аввакум Петров молод совсем, да и горяч больно, Иван Неронов мягок, а здесь рука твердая нужна… Кроме Никона некого более, да уж горд больно митрополит… Эх, молод Аввакум, молод…
Царь крестится и, оглядываясь на своих ближайших советников в вере, ищет поддержки в одинаково бородатых, но все равно таких разных лицах.
Ярко блестит солнечный луч на золоченом боку витого подсвечника, падает на зеленое сукно стола, задевая чистый лист бумаги и остро очиненое гусиное перо на нем. Черный шелк рясы играет плавными складками на легком сухом теле протопопа Стефана Вонифатьева. Строго смотрит отец Стефан, рука его жмет край стола, другая туго натягивает цепь нагрудного креста.
Напряженные фигуры членов царского кружка «ревнителей благочестия» – вдоль стены покоя на длинной скамье.
– Пришел трудный час для церкви нашей, покинул этот мир святейший патриарх Иосиф. Государь просит нашего совета, надобно решать, кому быть главой русского православия… – Вонифатьев положил руку на чистый лист, – как решим, так в челобитной царю и отпишем…
– Что долго думать, тебя, батюшка, и подпишем, – дьякон Федор вскинул острую бороденку, – ты у царя духовник…
– Да и благочестия тебе не занимать, – Аввакум переглянулся