Любовница Иуды. Александр Григорьевич Гайсин
перекрестилась.
– Расскажите о нем. Что он за человек? – настойчиво продолжал спрашивать Джигурда.
Он по ходу задаваемых вопросов становился все азартнее, это отражалось в мимике и жестах.
Привратница глубоко вздохнула, присела на короткую лавочку у стены и сплела на плоской груди узловатые пальцы, словно приготовилась к исповеди.
Иуда наблюдал за ней с неприязненным любопытством: какими-то своими чертами, как он после признавался, эта женщина вызвала у него в памяти образ Ширы, скаредной тещи Кифы, – которую равви вылечил от тяжелой лихорадки. Иуду она почему-то невзлюбила с первой встречи и советовала Егошуа избавиться от него. Рядом с истеричной Широй, похожей внешне на сушеную рыбу, Иуде всегда мерещился необъяснимый трупный запашок, и потом у него на целый день портилось настроение. Чтобы избавиться от могильного запаха и взбодриться, он уходил на берег озера, к Дидиму, брату Симона и помогал тому мастерить новую лодку. Дубовые доски они связывали полосками тисовой коры, а зазоры между ними заполняли мхом и кусочками кремня. Приятная работа и ветер с озера вытесняли запах тлена. Кифа как-то похвалился набожностью своей тещи перед равви, но Егошуа сказал: остерегайтесь тех, кто ищет себя в Боге, а не Бога в себе, Симон, впрочем, не обиделся.
– Петеньку я люблю, как сына, – начала Олимпиада – Он ведь рос без родительской ласки. В детском доме воспитывался. Оттого и потянуло его к Господу, яко к отцу родному. Искал у Всеблагого защиты и любви. Петю я давно заприметила в нашей церкви. Стоит, бывало, в уголке подобно нищему отроку, похожий на тонкую свечечку. Глаза большие, тихие, полные внутреннего созерцания. Я вела с ним духовные беседы, кормила, подшивала одежонку. Потом он стал работать у нас сторожем. В армию его не взяли по здоровью. Готовился под опекой дьякона Родиона поступать в семинарию.
– Странности особого порядка за ним не водятся? – спросил Джигурда, поскучнев от такой лирической зарисовки.
– Для мирских мы все странные. Олимпиада с вызовом поглядела на следователя, а после вопросительно – на владыку, будто искала поддержки или одобрения.
– Может, он болел чем-нибудь? Депрессия, помрачения…
Привратница на секунду заколебалась, что-то не договаривая или боясь высказать. Джигурда подстегнул её официальным тоном:
– В ваших интересах рассказать мне всю правду, какой бы горькой она ни была. Иначе подозрение может пасть на вас. Для этого есть все основания.
У Олимпиады от испуга заострился нос. Она снова вздохнула, уже в предчувствии неизбежной боли.
– Одно время Петя и впрямь показался мне не совсем здоровым. Был он в состоянии какого-то внутреннего борения. Прятал от меня что-то. А вчера, как только я вернулась из епархии, не застав владыку, с ним содеялась эта самая… падучая. Листал он четвероевангелие и вдруг повалился с табурета, забился в судорогах, захрюкал, завыл. Я обмерла со страху. Потом укрепилась духом, взяла иконку Богородицы и стала читать над ним молитву от всякой порчи, какой меня покойная матушка научила. А он дико захохотал и говорит каким-то