Стена. Владимир Мединский
однако, подняв голову, улыбнулся.
Вплотную к нему сидела очаровательная девушка лет пятнадцати-шестнадцати, не старше, в пунцовом платье с наполовину расшнурованным корсажем, в ямке меж двух полушарий дрожала капелька пота, сбегая по шнурку на агатовый крестик.
– Почему пан так смотрит? – слегка подведенные сурьмой округлые брови девушки поднялись. – Я не нравлюсь пану?
– Почему же? – Григорий разом стряхнул с себя смущение. – Очень даже нравишься. Как тебя зовут?
– Крыся. – Она улыбнулась, показав ровные белые зубы. – О, так пан, вижу, приезжий! Вы не поляк?
– Нет. Я русский. Хочешь вина?
Девушка захлопала в ладоши и рассмеялась.
– Ах, какой пан щедрый! И какой красивый… Не думала, что русские бывают такие красивые!
– А ты разве раньше видела русских? – без обиды, но с насмешкой спросил Колдырев.
Крыся лишь мотнула головой, поднося бокал к губам.
– Ну вот, не видела. А говоришь… Пей, пей, я еще налью.
Крыся придвинулась еще ближе, и как только Григорий обвил рукой ее затянутую в корсет талию, склонила завитую головку к нему на плечо.
– Тебя здесь нет… – Григорий кивнул на картины.
– Я новенькая. А тут нарисованы какие-то одни старухи.
И она прильнула к его уху своими пухлыми губками.
– Пан живет в Москве? Я знаю, все русские живут в Москве!
– Нет, – усмехнулся Григорий, – не все. Я вот родился и долго жил под Смоленском.
– Под чем, под чем? – Круглые бровки полезли кверху.
– Смоленском. Никогда не слыхала?
– Нет. Как, говорите, это место называется?
Григорий рассмеялся:
– Да отсюда до Смоленска рукой подать! Отчего же ты не знаешь, как называется город по соседству?
– Я не отсюда родом, – почему-то обиделась Крыся и надула губки. – Я из Варшавы, новой столицы Польши[25]. И знать не знаю ни про какой ваш Шмольяньск…
– Да нет же! Не так. Погоди-ка, я тебе сейчас напишу.
Колдырев поднял с пола свою сумку, порылся в ней. Попалась тугая трубка свитка. Откуда он здесь? А! Да это же письмо несчастного Артура Роквеля своему московскому другу. Совсем о нем позабыл…
Он вытащил свиток, поискал глазами, чем здесь можно писать. Чернильниц и песочниц[26] в таких заведениях явно не держат. Зато на столе лежит большой деревянный гребень. Какая-то красотка вытащила его из своей прически да и потеряла. Недолго думая, молодой человек отломил один из длинных зубцов гребня, опалил его кончик в пламени свечи и аккуратно (за почерк его в Посольском приказе всегда хвалили) начертал на свитке латинскими буквами: «SMOLENSK».
– Смоленьск… – по складам прочитала Крыся. – Смольеньск!
– Это мой город родной, – кивнул Григорий. – Москва, конечно, и больше и богаче, но для меня Смоленск – самый светлый град. Хоть и происходит его название от черной кипящей смолы.
– Ой,
Де-юре Варшава стала столицей спустя почти столетие, но король Сигизмунд перенес в нее свою резиденцию в 1596 году, так что де-факто в то время Варшава уже являлась столицей Польши.
В описываемое время чернила сохли медленно да еще и расползались на бумаге, поэтому написанное обычно присыпали мелким песком из специальных песочниц. Когда песок высыхал, его стряхивали – вместе с впитавшимися в него лишними чернилами.