Свидетель. Михаил Гаёхо
пробный камень и линия раздела.
– И ведь знаешь – те, Первые, – продолжала она, – им ведь сказано было ясно, что близко время, и что не вкусят смерти уже. Они жили и знали, что – близко, и для их веры не могло быть иначе. Это совершенно особое было время. А сейчас, через две тысячи лет, нам не обойтись без знания точного срока. Иначе какой стимул.
Кажется, она была уверена, что в те дни именно и свершилось прореченное.
– Для них, – она сказала, – все случилось, как сказано было, ведь не могло быть обмана, значит – было, только мы не можем сейчас понять – как.
Ее правда, действительно о близости сроков говорилось достаточно ясно – в Евангелии и в посланиях апостольских. Я всегда пробегал это взглядом, не вдумываясь, а ведь здесь некая тайна была, на месте, казалось бы знакомом – я чувствовал ее близость и касание.
Я прочитал однажды в какой-то книге, раздражавшей меня своим рациональным и рассудочным подходом – это предлагалось там в виде гипотезы – что Он стоял во главе какого-то недолгого и, в общем, незначительного, восстания, след которого остался только в немногих строках Писания – о изгнании торговцев из храма, или в словах «продай одежду свою и купи меч», тут же и тот единственный и напрасный удар мечем… И я, помнится, так же тогда тронут был прикосновением тайны, ибо эта гипотеза пускай приземленно и до безобразия тенденциозно, но прикасалась все же к тайне, которая несомненно существовала за строками текста. Ведь были же там события, о которых мы не знаем, какие они были, и даже не можем догадываться… И еще чувство примешивалось, что с удивлением я тогда в себе обнаружил, близкое к тому, с которым мы слышим рассказ о том, кто любим и дорог, из уст постороннего, не понимающего ничего, и все равно ловим и слышим с радостью.
Они что-то сказали друг другу, рассмеялись сказанному, и я очнулся от мыслей.
Фаина показывала рукой вверх – легкой кистью, едва отделив указующий указательный палец – жест в продолжение разговора и смеха. Там небо сквозило голубым сквозь высокие ветви. Потом я узнал, что заменой слов «Бог» и «Всевышний» был этот жест, и что о Боге можно и весело… Там небо светило и ветви, мы шли по парку под кленами. У нее была детская еще угловатость в плече и локте, а узкая кисть и линия открытой руки от локтя к запястью казались мне совершенными – для жеста, поднимающего к Богу. Картонка нелепо болталась у нее на груди, которая тоже совершенна была и вздрагивала свободно под футболкой, или впечатывалась соском в ткань, без намерения уводя душу к соблазну, я даже потянулся рукой, но коснулся только картонки глупой и сказал:
– Это защитник ваш…
Еще один раз мы повстречались в совершенно другом месте, и не по пути было, я сказал тогда:
– Один случай, второй, третий, но будем ли искушать Бога?
Они посмеялись и дали мне листовку с текстом неинтересного содержания, в конце которой были вписаны от руки адрес и время.
Я тем же вечером пришел.
Это была большая комната старого фонда с лепкой на потолке и у окон и голубой изразцовой печью в углу. Такие комнаты