Я – из контрразведки. Алексей Нагорный
вас куда, – вздохнул Крупенский. – Полагаете, что во всем виноваты евреи?
– Не евреи вообще, а евреи-интеллигенты. Возьмите ближайшее окружение Ленина.
– Да ведь там и русские есть, – не удержался Крупенский. – Ну, Луначарский, например… Да и у нас, откровенно говоря, не одни только великороссы подвизались… Вы Гартинга помните?
– Заведующего заграничной агентурой?
– Да, отдельного корпуса жандармов генерал-майора, между прочим… Его настоящее имя – Авраам Гекельман. Так что не обвиняйте большевиков…
– Оставим это, – махнул рукой резидент. – Вам не понять истинно русского человека. Вы ведь, кажется, бессарабец?
– Я – русский, – спокойно сказал Крупенский. – Предки действительно из Бессарабии, а вы, судя по фамилии, из остзейских немцев?
– Думаете, стану спорить? Нет! Немцы в России всегда были самыми русскими. Фанатично русскими. Немец – это всё для русского человека: отец, брат, учитель, старший друг.
Крупенский улыбнулся:
– Нам тяжело будет работать вместе. Ведь как-никак – вы отныне мой подчиненный.
– Уверяю вас, это совсем ненадолго, – улыбнулся резидент. – Теперь сентябрь… В ноябре снова увидимся. В Париже. А пока что я хочу вам сделать подарок. – Он выдвинул ящик письменного стола и протянул Крупенскому пистолет с необычно длинным стволом. – Последняя бельгийская новинка. Бьет бесшумно, мне не нужен, а вам… вам он поможет выжить. Мы ведь должны решить наш спор. Не так ли?
…Крупенский снова и снова вспоминал об этом разговоре. С Астраханской, от Нюры, он пошел пешком через мост Александра II, или, как его запросто именовали городские обыватели, «Литейный».
– Подлец, чертов сосисочник! – В глазах стояло сытое и гладкое лицо резидента. – Ладно, придет время, вспомним и это. – Он остановился и рассмеялся. – Придет вре-емя… вспомним… Пустые слова, за которыми только неудовлетворенная жажда мести. Ничего и никогда не придет, ничего и никогда не вспомним, потому что впереди страдания и гибель и больше ничего, ни-че-го.
Трамваи по Литейному проспекту не ходили. Вход в Сергиевский всей артиллерии собор был накрест заколочен досками, а в Преображенском служили. Крупенский миновал ограду из турецких пушек, вошел в храм и опустился на колени напротив царских врат.
– Я плохой христианин, Господи, – печально и тихо начал он, – я плохой человек, я дерьмо, всплывшее в пене революции и анархии, но я хочу сделать последнее усилие над собой и послужить правому делу. Прими мя, Господи, ибо путь мой во мраке и нет у меня сил.
Потом он вернулся на два квартала назад и свернул направо, на Фурштадтскую. Нужный дом был почти у самого Таврического сада, на правой стороне. Крупенский скользнул взглядом по особняку напротив и увидел балкон и вспомнил горько и болезненно, что этот балкон ведет в квартиру Павла Григорьевича Курлова – благодетеля и отца-командира. Здесь революционеры арестовали Курлова, отсюда его доставили