Витязь в тигровой шкуре. Шота Руставели

      Не моргнешь, в мгновенье ока вот уж я совсем далеко.

      Те, напавшие, жестоко пострадали от меня.

      Только дерзкие посмели, длань качнул я еле-еле,

      Руки их оледенели, дерзновенный пал, стеня.

      Ты же с помыслом достойным, солнцеликим, солнцезнойным,

      Кипарисом встал здесь стройным, ты, испытанный во днях.

      Знаешь, что есть сердца смута. Но не каждая минута

      Даст того, чье бремя пута – бог, забывший в небесах».

      Автандил сказал: «Меня ли будешь ты хвалить? В печали

      Непоблекшему пристали все высокие хвалы.

      Мне ль с тобой идти в сравненье? Лик небес, что пал в теченье

      Дней земных, чрез помраченье ты прошел – не взявши мглы.

      Ныне та, чей блеск и сила сердце мне в любви затмила,

      Мной забыта. Чтоб служила лишь тебе душа, хочу.

      Гиацинт горит прекрасно. Но хочу эмали страстно.

      Вплоть до смерти, полновластна, ты. С тобой служу лучу».

      Тариэль сказал: «Смущенный, пред тобой я – изумленный.

      У тебя, в душе зажженной, вижу, огнь – ко мне зажжен.

      Что в отплату ты имеешь? Ведь о милой пламенеешь.

      Но влюбленного жалеешь, как влюбленный. В том – закон.

      Госпоже своей – примерный был слуга ты в службе верной.

      Бог дорогой достоверной вел тебя. Мы здесь сидим.

      Как же только я сумею поделиться той моею

      Тайной? Чуть в словах я с нею, – буду пламя, буду дым».

      Тариэль молчал мгновенье. Был он весь воспламененье.

      И Асмат его реченье: «Только твой со мной был лик.

      Что ж меня так знаешь мало? Разве вынешь это жало?

      Но – и в нем печаль пылала. Я пред витязем – должник».

      Он промолвил к Автандилу: «Посвящая брату силу,

      Должно смерть принять, могилу. Здесь утрата не страшна.

      Губит бог одной рукою, чтоб спасти кого другою.

      Что бы ни было со мною, расскажу я все сполна».

      Он сказал Асмат: «Пока я буду, мысль свою терзая,

      Речь вести, быть может, злая пытка чувств лишит меня.

      Ты мне грудь облей водою. Труп же видя пред собою,

      Плачь, стеная надо мною, плачь, могилой затеня».

      Стал готовиться он к речи. Расстегнулся. Наги плечи.

      Был как солнце, что далече, с потухающей зарей.

      Роза уст сверкнуть бессильна. Губы сжаты. Скорбь могильна.

      Вскрикнул. Слезы льют обильно. Влажный огнь бежит струей.

      Простонал. «Любовь! Родная! Мысль моя! Виденье рая!

      С древа жизни ветвь живая! Чьей ты срезана рукой?

      Столько раз воспламенилось, сердце, ты. Так больно билось.

      Как же не испепелилось до сих пор в борьбе такой!»