Печальные тропики. Клод Леви-Стросс
архитектурные формы, благоухающей ароматами курильниц. Обонятельная деталь добавлена, видимо, подсознательно отмеченной омофонией французских слов «Brésil» (Бразилия) и «grésiller» (потрескивать). И сегодня, когда я вспоминаю о Бразилии, этот запах начинает витать в воздухе.
Оглядываясь назад, я понимаю, что эти представления все же соответствовали действительности. Ведь достоверность сведений заключается не в ежедневном наблюдении за объектом, а в кропотливом детальном анализе исследований, результаты которого неоднозначность происходящего побуждала меня высказывать в виде каламбура – средства выражения символического вывода, который я не был в состоянии ясно сформулировать. Исследование – это не столько пройденный путь, сколько тщательные поиски: порой случайная сцена, уголок пейзажа, внезапно пришедшая мысль позволяют составить верное понимание происходящего.
Но в тот момент сумасбродное обещание Бугле относительно индейцев вызывало немало сомнений. Откуда взялось убеждение, что Сан-Паулу или, по крайней мере, его окрестности заселены туземцами? Вероятно, по аналогии с Мехико или Тегусигальпой. Этот философ, который когда-то написал работу о кастовом укладе Индии, даже не удосужившись сначала поехать посмотреть страну («в потоке событий только институты держатся на плаву», – надменно провозглашал он в своем предисловии 1927 года), как будто не считал, что положение аборигенов должно быть честно отражено в этнографическом исследовании. Однако он не был единственным среди признанных социологов, кто выказывал подобную безучастность, примеры которой мы наблюдаем.
Как бы там ни было, я сам был слишком несведущ, чтобы не принять такие благоприятные для своих планов заблуждения. Жорж Дюма также имел по этому вопросу представления весьма неточные: он знал южную Бразилию в эпоху, когда истребление местного населения еще не достигло своего предела; вращался в обществе диктаторов, феодалов и меценатов, был доволен своей успешностью и мало занимался изучением коренного населения.
Итак, я был крайне удивлен, когда во время обеда, на который меня привел Виктор Маргерит, я услышал в словах посла Бразилии в Париже отзвуки погребального колокола: «Индейцы? Увы, мой дорогой месье, прошел не один десяток лет, как они все исчезли. О, это печальная, даже постыдная, страница в истории моей страны. Но португальские колонисты XVI века были людьми алчными и кровожадными. Как их упрекнуть в повсеместной жестокости нравов? Они отлавливали индейцев, привязывали их к пушечному жерлу и заживо разрывали на части залпами. Такими они были до вчерашнего дня. Вам предстоит, как социологу, найти в Бразилии много удивительного, но индейцы… Не думайте больше о них, вы там ни одного не встретите…»
Когда я сегодня вспоминаю эти слова человека высшего общества 1934 года, они кажутся мне невероятными и напоминают, до какой степени бразильская элита того времени (к счастью, она с тех пор изменилась) испытывала отвращение к любому намеку на туземцев, даже не допуская его в интерьере. Вместо того чтобы признать – и даже подчеркнуть, –