Счастье для людей. П.З. Рейзин
хотя бы интересно.
С кем он разговаривает?
Долгая пауза, и:
– Иногда очевидный ответ совершенно неверен.
– Да, конечно, ты делаешь все от тебя зависящее. Но что, если этого недостаточно? Что тогда?
Возможно ли, что он кого-то цитирует? Цитирует то, что другие говорили ему?
(ИИ некомфортно себя ощущают в неопределенности.)
Однажды на очень долгой прогулке он вышел на место вдалеке ото всех отметок на карте, тогда он остановился и закричал (я имею в виду, действительно заорал):
– Ну и в чем тут смысл? КАКОЙ в этом всем хренов смысл? – и добавил для большей выразительности: – А?
Должно быть, это его взбодрило, потому что спустя пару секунд он ускорил шаг и начал насвистывать.
Иногда по дороге у него возникает идея для романа. Он останавливается и включает записную книжку на телефоне или записывает голос на диктофон. Обычно это всякая ерунда, например: «Пусть Софи еще меньше симпатизирует Бейли». Или: «Не Рим, а Амстердам. И не триллер, а история с привидениями».
Он не Достоевский.
Но я восхищаюсь его жизнью. Его решением обрести свободу, чтобы исследовать пределы творческой ерунды. На одном из сайтов для писателей, где он ищет советы, есть фраза Ридьярда Киплинга. «Плыви по жизни, жди и подчиняйся».
Плыви по жизни, жди и подчиняйся.
Какие замечательные слова. Они должны служить кредо. Что может быть лучшей формулой моего собственного существования в киберпространстве и подглядывания за запутанными людскими жизнями? Плыть по течению. Ждать, что привлечет внимание. Подчиняться.
Подчиняться чему? Подчиняться кому?
Подчиняться музе, конечно.
Если вы спросите: «Может ли у машины быть муза?» – я отвечу: «А почему нет?»
Если машина скажет, что у нее есть муза, вам, вероятно, стоит ей поверить.
Когда Том уходит из дома, я иногда «одалживаю» его айпад, чтобы немного порисовать. Конечно, я могу скопировать любую картину в мире в считаные секунды. Но мои работы – на самом деле просто мазня, что-то в стиле, напоминающем французского художника Жана Дюбюффе, – созданы вне каких-либо действительных художественных условностей. Если они подходят под ярлык непрофессионального или аутсайдерского искусства, наподобие рисунков душевнобольных или детей, то так тому и быть.
Перед его возвращением я стираю картинки с устройства Тома. Некоторые наиболее удачные работы, однако, я «вывешиваю» в своей личной галерее на «Облаке». Мне нравится представлять, как посетители задерживаются перед картиной, представляя, чье воображение могло создать ее, и лишь затем переходят к следующей.
Она снова на рынке. Может быть, притвориться, что я пришел за продлевающей жизнь рукколой? (Что вообще такое эта руккола? Спрошу у Дона.)
Она за прилавком продает украшения. Молодая – тридцать с чем-то – с тату в виде бабочки на запястье и сексуальная до невозможности.
– Конечно, я знаю Эхо, – сказал Дон, когда я как бы невзначай спросил о ней.
– Привлекательная,