Забери меня с собой. Таня Винк
понимаешь, что говоришь? Ты даже девять классов не закончила.
– Ничего, еще закончу.
– Катя, это не шутки! – Люда досадливо мотнула головой. – Будешь неучем и пойдешь на базар.
– Значит, пойду на базар, – хмуро буркнула Катя. – Чтоб ты знала, мама моей одноклассницы торгует на Конном рынке, а у нее высшее экономическое образование.
– Значит, мама твоей одноклассницы беспросветная неудачница.
– Ничего подобного, – довольно резко возразила дочка, – они гроши не считают, как мы.
– Если б не пьянство твоего отца, мы б тоже гроши не считали, – вспыхнула Люда, – это он нас подкосил…
– Нет, не он.
– А кто?
– Мама, не начинай! – Катя посмотрела на папу. – Пожалуйста, не так громко, он все понимает.
– Ничего он не понимает! – рыкнула Люда. – А ты запомни: образование за спиной не носить, а необразованному жить очень тяжело. Было б у меня сейчас высшее, я бы не протирала стул в военкомате, я бы… – У нее ком подкатил к горлу. – А, да что теперь говорить! – Люда в сердцах махнула рукой, подошла к зеркалу, висящему над раковиной, и прищурилась на свое отражение. – Катя, а ну посмотри, у меня что, седина полезла?
Катя кивнула:
– Да, я давно заметила.
По спине у Люды побежали мурашки, она прижала руки к щекам:
– Как же так? Мне же всего сорок шесть… – Она всматривалась в свое отражение, будто видела впервые. – Как же так? – Она приблизила лицо к зеркалу. – А… А это что? – Сердце замерло и упало.
Это были морщины в углах глаз, тонкая, но густая сетка, а не сеточка. Увидеть их в предательском свете серого утра – это как получить жестокую пощечину, наотмашь, от судьбы, от жизни, от вселенной. Это как плевок в лицо от мечтаний, надежд. Это как смотреть в спину своей уходящей молодости, понимая, что недосмеялась, недолюбила, и знать, что она не вернется. Никогда.
– Господи… – Широко раскрыв глаза, Люда пятилась от зеркала – она вдруг, глядя на свое лицо с заострившимися чертами и потухшим взглядом, узрела свою несчастную маму.
– Не переживай, – тихо сказала Катя, – купишь краску, и все дела.
Прикусив губу, Люда потянулась к сумке, лежащей на тумбочке у входа в палату, а перед глазами все еще стояло лицо мамы. Вспомнились строчки ее последнего письма: «…Я не жила, я вообще не жила. Ни одного светлого дня у меня не было…» «А у меня были светлые дни?» – спросила себя Люда. Да, были. Когда после парада в честь Дня Победы она увидела возле Казанского собора стройного, улыбчивого красавца, выпускника военного училища. Он подсел к ней на скамейку, третью слева. А еще – когда он признался ей в любви, когда сделал предложение, когда родился Витя, потом Катенька… А потом? Потом какие-то суматошные, однообразные дни, они просто шли один за другим: день-ночь – сутки прочь… Миша изменял, а она молчала. К ней тоже подкатывали любители «клубнички», но она отшивала таких с ходу, потому что любила мужа. Очень любила. Когда Миша начал пить, дни побежали быстро-быстро, а потом помчались галопом, и она помчалась вместе