История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3. Николай Федорович Дубровин
усилить благорасположение к российскому купечеству и благодарность к престолу российскому, получил я от находящегося консулом в Энзели надворного советника Скиличия рапорты, объясняющие совсем противное ожиданию моему, противное заключению, каковое имел его светлость князь Г.А. Потемкин о благорасположениии вашем. Не могу еще точно поверить, чтобы вы, будучи одарены разумом и многими талантами, ведая величество России, премудрость, великолепие и славу царствующей самодержицы, похотели что сделать ей неприятное и утеснять ее подданных.
Читая рапорты нашего консула, усматриваю, что неудовольствие ваше состоит в том, что во время разграбления Энзели двое или трое армян были участниками в грабеже дома Гедает-ханова. Не оспариваю, что консул по первой принесенной ему жалобе должен был сделать вам удовольствие (удовлетворение), отыскать украденное и не мешкая возвратить; но, с другой стороны, кажется, сия малая причина не могла побудить вас на строгое обращение с российским купечеством, а еще менее искать захватить консула.
Вы пишете консулу, что купечество российское может торговать, а не грабить. Сие изречение ваше правильно. Но какое же право имеете вы российских купцов захватывать и держать под стражей? Если они в чем поступили в противность установленным законам и порядку, будьте уверены, что при малейшей жалобе всякое удовольствие вам доставлено будет, но самовластно поступать противу россиян – есть оскорблять Россию.
В положении вашем покровительство ее императорского величества вам весьма нужно. Пускай победили вы Гедает-хана, овладели областью и всем его имуществом, отдаю на совесть вашу почувствовать, что не успели бы вы, конечно, если бы в том Тумановский и консул препятствовать стали.
Объяснив вам обстоятельства, прошу российских купцов освободить и купечеству не делать притеснения. Я надеюсь, что вы, почтенный хан, справедливость моего требования исполните».
Письмо это вместе с объяснениями Лампро-Качони оказало свое действие. Все еще имевший внутренних врагов Ага-Магомет-хан старался не прерывать окончательно отношений с Россией. Его визирь Магомет-Шефи писал генералу Потемкину, чтобы он не слушал «речей несправедливых, ибо между Россией и Персией никаких несогласий не бывало и не будет»[310]. С Лампро-Качони был отправлен в Петербург посланником мирза Магомет-Али «для утверждения между империей Всероссийскою и Персией дружбы и согласия»[311]. При свидании с консулом Скиличием Магомет-Али уверял его, что уполномочен обещать все, что русский двор потребует, в особенности относительно торговли и заведений, как на берегах Каспийского моря, так и внутри Персии, с тем, однако же, условием, чтобы Россия не строила крепостей и укреплений[312].
Столь широкие полномочия, казалось, должны были упрочить наши дружественные отношения с Персией, но на деле вышло по-другому. Отправленный в Елисаветград к князю Потемкину-Таврическому, Магомет-Али скоро вызвал своими
Письмо Магомет-Шефи от 14 июня. Госуд. арх. XXIII, папка 58.
Письмо Ага-Магомет-хана консулу Скиличию без числа и месяца.
Рапорт Скиличия Потемкину 17 апреля 1787 г. Арх. кабинета, св. 380, ч. II.