Павлик. Олег Иванович Чапаев
чтобы, и вам мозги долго не пудрить… Неделя, может, прошла, и – как под копирку! Точнее, – он покрутил в руках бокал, – не то чтобы под копирку… А как бы сказать правильнее… Опять все, как и в первый раз! И опять – с листа чистого! У меня-то там, во сне, и мыслей никаких нет, что не реальность это все, а сон. И воспоминаний нет, что было уже это и бояться нечего – один хрен проснусь! Одним словом, как в первый раз в первый класс попал. Грохот тот в ушах стоит, – Павлик взял вилку и бездумно отправил в рот кусочек закуски, – запах от земли весенней… И ужас все тот же…
Он горестно покряхтел, провел рукой по волосам и продолжил:
– Я вам сейчас и десяти процентов передать не могу от того, что ощущал тогда! И чувство опять это – несправедливости дикой, бессмысленности какой-то происходящего… Войны ведь и нет уже два дня как, и всем, кто остался, одна дорога – домой! Да мы уже дома все мысленно и есть. А на деле – какой там дом, смерть стоит в одном шаге. И даже не в одном – в половинке… Я только одного заметить успел из наших, кого сразу наповал уложило, – Вадика Чеснокова. Он через одного от меня справа шел, – лицо Павлика побледнело. – Сначала Сережка лежит, стонет, справа от него – Вадик. Не стонет – молчит… Как подкошенный лег, без крика, без стона. Даже «Мама!» сказать не успел. И тишина… В небе – я вот вам сейчас рассказываю, а перед глазами так и вижу – хрень какая-то пернатая. Грохот еще отзвучать не успел, а она поет уже что-то в небе том пронзительном. И из-за тишины этой гробовой – пулемет-то притих – и звука этого с неба – вообще сюр полный! И снова ощущение – как нереальное все. С одной стороны, – Павлик помотал головой, – реальнее и быть не может, а с другой – как марево какое-то, наваждение… И самое страшное – прямо сейчас команда будет «В атаку!». И мы все знаем это: и я, и ребята рядом. Там вариантов-то нет, только к колокольне той бежать да валить ганса полоумного, что на ней засел. А поле – как стол: ни спрятаться, ни укрыться, только если удача какая, – он устало сгорбил плечи. – И ощущение у меня там, во сне, конечно, что удачи из нас никому не будет. На поле этом ровном могила – да, пожалуйста, а удача – откуда она там? И чувство еще вдруг появилось, как будто и не чувство даже, а знание. Понял я вдруг, что не уйти мне с поля этого – как приговор вдруг вслух зачитал кто-то… И ни обжаловать его, ни отменить… Вот говорят: внутреннее знание. А оно именно что изнутри приходит, знание это. Интуицией назови или еще как – разницы нет. И вот от этого всего такая безнадега на меня накатила, таким нереальным все показалось, что проснуться захотелось, – Павлик чуть пожал плечами. – Ну, или не проснуться… А как сказать правильно, и не знаю. Желание, чтобы кончилось все. Там, на поле этом, как-то все очень по-своему. С одной стороны, однозначно очень. Вот – ты, вот – поле весеннее. В небе – то ли жаворонок, то ли еще какая хрень пернатая горло дерет. Вот колокольня… И пусть войны уже нет, и ты дома уже почти, а на деле сейчас команда будет, и – вперед! С криком, с ужасом этим животным – вперед! На очередь…
Он