Простая история. Амрита Альгома
уважение к женщине, как к матери, стремительно падало, что порождало внутренний конфликт между детской памятью и взрослым опытом.
Это Джефу уже совсем не нравилось. Он уже не вспоминал Эмму, ни с болью, ни с озлоблением не вспоминал. Почти сразу где-то в глубине души, выросла уверенность, что он прекрасно проживет и сам, без неё, и вообще без всех. Женщин. Но, видя женщин, он приходил в трудноподавимое бешенство. Его просто выводила из себя их красота и откровенность, их оголённость в стриптизе, их призывные улыбки, их вторжения в его личную территорию.
Джеф начал прятаться от мира. Перестал появляться со Стивом в стриптиз-баре. Забросил летние пляжи. Стив, смеясь, говорил друзьям: "Отстаньте, у нашего Медведя спячка!" Джефа это не задевало. Он пытался отвлечься самообразованием.
Имея аналитический ум, Джеф решил для себя, что он сам себе хороший пациент. Он отстранённо, холодный, наблюдал за своим поведением почти недоумённо. Пытался просчитывать свои реакции и, угадывая их, усаживался на верхней ступеньке складной лестницы, листая большие фолианты по психологии.
Он перечитал всю родительскую "коллекцию психов", как он её называл, и решил, что все психиатры – сдвинутые люди. Да просто невозможно, выучив всё это, остаться нормальным! Но Фрейд и Ницше помогли ему лучше понять самого себя. С удивлением он открыл, что всё его раздражение, весь его гнев направлены только на него самого.
Джеф понял, что начал себя ненавидеть. Он решительно, как решительно начинал любое дело, убеждённый в правильности своего поступка, фактически переселился жить в аэропорт. Там была Жизнь. Люди суетились, торопились, радовались, плакали и, наблюдая за ними, можно было не думать о себе. Он мог днями напролёт сидеть где-нибудь в укромном уголке и рассматривать сцены чужой жизни, словно мыльную оперу. Ему не нужно было переодеваться, мыться, бриться. Люди не замечали его. Кто видит грязного бомжа? Когда он предлагал им свою помощь, они принимали её, с полубрезгливой улыбкой окидывая взглядами двухдневную щетину на его лице.
Тогда он впервые подумал, что мыльная опера – хорошая штука. Отвлекает от грустных мыслей. Занимает ум чепухой, которая тебе в жизни не понадобится. Идеальная система манипулирования. Оставалось только восхищаться тонкой предприимчивости разума.
Какое-то уважение к людям в нём сохранилось: перед дежурством он старательно приводил себя в порядок. Для этого приходилось отправляться домой. Обратно, в свой особняк. С его мраморным полом в гостиной, колоннами у входа, с этими скрипучими ступенями лестницы на второй этаж и нахально разросшимися, одичавшими розами в саду, которые он сам сажал. Для Эммы.
В этом доме он был счастлив дважды: в детстве и сразу после женитьбы, пока не начал подмечать ложь. Одно время он серьёзно обдумывал самоубийство. Но так и не решился осуществить. Пожалуй, даже не потому, что стало страшно. Скорее это была дань уважения родителям или с детства усвоенное убежденное понимание глупости подобного поступка. А может просто от презрения к любого рода слабости и бегству.
Вообще-то,