Жизнь. Наргиз Хан
но и не останавливаясь взглядом на «доче» (он был просто не в состоянии этого сделать), разговорился всё тот же мужчина. Под сильным напряжением, которое сковало все мои мышцы в один единственный спазм, но немыслимым образом охвативший всё моё тело, я перестал обращать внимание на сумбурную музыку, застоявшийся перегар (не иначе, как непрекращающаяся вонь) тщательно следя за действиями говорящего мужчины, без сомнений отца семейства Беляевых.
Затем, на долгие несколько минут, наверное,… минут, о нашем присутствии забыли, вернее, забыли о присутствии своей дочери, потому что меня, по—моему, не заметили с самого начала, причём забыли оба родителя, теперь не было никаких сомнений, что мать Розы была где-то поблизости. Всё это время малышка не отпускала моей руки, обхватывая мою запотевшую ладонь уже двумя маленькими ручками. Мы неприкаянно теснились с ней около входной двери, и я, привыкший храбриться своей с каждой минутой возрастающей взрослостью, ощущал себя ребёнком. До моего оглушённого сознания долетали обрывки разговора: пьяного бреда, неприличного смеха – неприятно рокочущий звук в самые перепонки, а я не знал, что мне делать. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть и я придумаю – твердило что-то внутри меня, но я по-прежнему не мог сдвинуться с места, только почувствовав, что маленькие ладошки пытаются встряхнуть с меня оцепенение, я в полной мере возвратился в окружающий меня кошмар.
– Пойзём, а, пойзём, – повторяло это маленькое чудо, умоляюще заглядывая мне в глаза с последней надеждой. И это всё решило, я очнулся и сделал шаг к выходу, крепче хватая Розину руку. Не успел…
– А ну стой! Ты куда ребёнка попёр? – голос был смутно знакомый, для меня теперь все голоса из этой комнаты будут смутно знакомыми. Я постарался не обращать внимания продолжая выбираться из этой помойки. Не успел…
Мужчина, который показался мне немного трезвым вначале – отец Розы, оказался совсем не трезвым, но это ему не помешало схватить беспомощную дочь за другую руку, безжалостно потянув в свою сторону. Она мгновенно разразилась слезами, из её огромных карих глаз текли крокодильи слёзы, орошая маленькое, сморщенное от боли и обиды, личико.
– Оспусии… оспусии, – просила она, упираясь слабыми ножками в пол, отчаянно ища в моей руке своё спасение.
– Не хнычь, кому говорят, – ещё один голос, женский, раздался из застольного хора, а отец Розы сделал последний рывок и выхватил у меня Розу окончательно, я бросился к девочке, удерживаемой здоровым дядькой в изношенной майке и растянутых штанах – её собственным бессердечным родителем.
– Отпустите, отдайте, – это был мой, совершенно чужой, детский напуганный визг.
– Чегооо? – мои бесполезные и беспомощные попытки вернуть Розу не понравились этому…
Кому? Я не могу назвать ЕГО человеком, не могу назвать отцом, никак не могу назвать, не могу назвать…
Он опустил, продолжающую реветь во весь голос дочь, на пол, и приблизился ко мне, вжатому в стенку – угол с обсыпавшейся штукатуркой больно въелся в кожу на спине, мне