Слово о неутешных жёнах (сборник). Георгий Баженов
вернуться с работы как можно позже. Ел он дома отдельно. Ну, как ел? Так, чайку заварит. Пару яиц сырых выпьет. Огурцом похрумкает. Хлеб солью посыплет. Спал за печью; когда клал печь, сам же и оставил там уютный закуток. Дуся не обращала на Коляя внимания: хочется мужику с ума сходить – его воля.
И все было бы ничего для Коляя (кроме стыда за детей и из-за детей), да вот одна штука мучила его всерьез. Тогда, когда Дуся просила получку, он не отдал ее. А теперь не знал, что делать с ней. Ему-то деньги зачем? А они лежали у него в кармане пиджака, и день, и два, и три лежали и жгли не карман – душу. Один раз он взял и выложил их на стол. И ушел на вырубки. Вернулся – деньги лежат. Вернулся на другой день – тоже лежат. И на третий – лежат.
Пригорюнился Коляй. Две ночи дома не ночевал. Оставался в лесу, у костра. На пару с ним ночевал и Герасим.
Герасим сказал, как мудрец: три жизни не проживешь, а одну прожить надо. И все, больше ничего не добавил. Понимай его, как знаешь. А слова растолковывающего из Герасима клещами не вытащишь…
На третий день Коляй вернулся домой – денег нет на столе. Ну, прямо горящий уголь из души выкатился. Коляй так обрадовался, что чуть не перекрестился.
И тут выходит к нему из угла Гошик, печальный, пасмурный, глаза опущены, руки безвольно висят.
– Пап, ты не хочешь с нами жить, да?
– Почему это?
– Я знаю, ты поругался с мамой… Поругался, да?
– Ну, мало ли в жизни бывает…
– А я знаю, почему поругался, – продолжал Гошик. – Потому что ты мамку хотел зарезать. А она милицию вызвала…
Коляй так рот и открыл.
Первое, что невольно хотелось сказать, не сказать – закричать: «Это не я – она хотела меня зарезать!» – но, слава Богу, не выкрикнул, сдержался, только покраснел и натужно закашлялся. И позже очень жалел, что вообще ничего не сказал, промолчал, будто сын правду сказал. Надо было хоть возразить: «Нет, неправда, никогда такого я не хотел!»
Вместо этого он хлопнул дверью и снова ушел в лес.
А на другой день после этого появился на делянке старшина милиции Павлуша Востриков. Коляй встретил его хмуро, если не сказать – враждебно. Востриков хоть и обратил на это внимание, но на хмурые стрелы в глазах Коляя не обиделся. Отошли они от бригады в сторонку.
– Если насчет заявления, – набычился Коляй, – так разговор один раз был. Писать ничего не стану.
– Слушай, Николай Ефимович, ну что ты, ей-богу, на меня крысой смотришь? Я по делу к тебе, по государственному делу, понимаешь?
Коляй не понимал.
Сели они на полянке. Кругом земляника, а чуть выше, на пригорках и вырубках, – широкие разливы черники.
– Какое еще государственное дело? – не поверил Коляй; ох, не верил он Вострикову, не верил.
– Вот ты в прошлый раз нас в шею выгнал, а что получилось? Беда получилась. А мы приходили посидеть с тобой, поговорить…
– Нечего без хозяина в дом шастать!
– Ну, извини, извини, Николай Ефимович, в другой раз знать будем… Хотели как лучше. Тебя ждали.
– Ну да, ждали меня, а подваливали