Фанфарон и Ада (сборник). Георгий Баженов
мнения, а просто как бы говоря: «О чем тут думать? Всё и так ясно», ну, а теоретическую базу, естественно, подвел Павлуша. И вчера, и сегодня он примерно одну и ту же мысль развивал:
– Если вы успели заметить, друзья, взрослый тип человечества – ленив, болтлив и мечтателен. Прежде чем приступить к любому важному начинанию – этот тип настолько извернётся в словах, что почти полностью забывает, о чем только что шла речь. Взрослые – они больше дети, чем мы, потому часто и впадают в детство, а у нас мысли зрелые, без компромиссов. Пришло наше время. Время взрослых детей. Свободу природе! Свободу водной стихии! Свободу рыбному царству и всему живому миру!
– Ну, начинаем, друзья!
Идея у них была бредовая: сломать плотину. Освободить Бобриный омут от гниения и затхлости. Дать наконец рыбе свободу, чтобы она не задыхалась в омуте, особенно в зимние трескучие морозы, когда лед бывает толщиной в три лопатных штыка. Сколько уже было попыток, начиная с прошлого века, осуществить наконец эту затею, – всё прахом. Но что такое жизнь? Жизнь – это крепкий, мощный канат, который от времени все утоньшается и утоньшается, превращаясь постепенно в тонкий волосок. Волосок рвется – канат лопается, – и жизнь (такая мощная, крепкая, даже, казалось бы, вечная) надламывается. Жизнь исчезает. Жизнь уходит. Жизнь превращается в ничто.
Так и здесь. Егорка забрался на плотину, ползком с киркой на весу (кирка все же мешала) добрался до середины и, здесь, балансируя на слегка дрожащих ногах, поднялся во весь рост. Когда ему Павлуша скомандовал: «Бей!» – они, Павлуша с Любомиром, именно как глупые дети, стояли у основания плотины; задачей своей они считали – растаскивать по сторонам отлетевшие куски плотины.
– Бей! – еще раз крикнул Павлуша, и Егорка со всего маха ударил киркой по плотине.
Вряд ли уж сила удара была такая мощная, просто пришло время, истончилась жизнь могучего бобриного плотинного сооружения: вдруг плотина посыпалась, как игрушечный, как карточный домик. Видно, настолько уж она прогнила и изжила себя, что достаточно было легкого толчка – и по кусочку, по куску, по кусищу буквально на глазах обваливаться начала ветхая конструкция. А вместе с этим в образовавшийся пролом хлынула вода из Бобриного омута: да что хлынула – не хлынула, а как будто водопад извергся сверху на дно бывшего русла Полевушки, на то дно, которое уже десятилетиями превращалось в пашню и где со временем, чуть в стороне, выстроились в ряд последние из последних домов на улице Миклухо-Маклая.
Егорку подхватил не водопад, он просто от неожиданности потерял равновесие и, взмахнув несколько раз руками, бросив кирку, камнем пошел вниз; и вот именно там, внизу, ударился головой о булыжник.
Умер он сразу.
А Любомир просто не умел плавать; стремнина подхватила его и закрутила в себе, он сразу наглотался затхлой воды, растерялся, запаниковал, еще больше хлебанул воды и камнем пошел на дно, хотя река долго еще рвала и метала его тело.
Умер он, видимо, в муках.
Дольше всех боролся за свою жизнь Павлуша: он умел плавать; он умел жить; он умел думать; он был очень умный; он