Упоротая книга. Эдуард Малыкин

      Тимоша не находит места. Пройдётся, посидит, бормочет про себя и замолкает, прислушивается, словно бы чего-то ждёт, и, не дождавшись, вновь бормочет:

      – Слова. Цветы. Акации. Пионы. Бутоны слов.

      Слова бутонов…

      Тимоша – поэт. Тимоша пробует сочинить новое стихотворение.

      Валерьян подходит к бензиновой газонокосилке, плавно вытаскивает шнур стартера на максимальную длину, и резким движением дёргает его на себя. Трава растёт два раза в день, и всю её вовек не перекосишь. А небо как-то мрачновато. К дождю? Ингода Валерьяну кажется, что он различает в небе точки, похожие на умершие звёзды.

      Не то на буквы… Не то на луковки волос, растущих дальше в космос. К тому же – небо говорит, точней, пытается сказать:

      – Бутоны слов. Слова бутонов…

      Валерьян давно привык к такому нерешительному небу. Он вытягивает из ложбинки первый попавший хрупкий грибок. Прожевав, закуривает, и, двинувшись уже с косилкою вдоль борозды, провозглашает:

      – Глаголы пагубных акаций истязают…

      Небо оживлённо подхватывает, и вторит:

      – Глаголы пагубных…

      Тимоше кажется, что он нащупал нить, пусть смысл пока не ясен, но надо записать. Он бросается к планшету. «Для разблокировки проведите пальцем по экрану».

      – Как им не стыдно! Пальцем! А если у меня персты?

      Записывает: «… акаций истязают».

      На пути у Валерьяна дерево с дуплом.

      Оставив на время косилку, он выпускает дым в дупло, и громко шепчет:

      – И слух, и небо, что в открытое окно…

      Тимоша подошёл к трюмо и осторожно смотрит в отражение. Зрачки расширены, всклокоченные волосы, как ветви шелестят, а из ушей, как будто, валит дым.

      – Ну, ничего. Всё это ничего.

      Валерьянов участок – покатый холм со рвом посередине. Ну, точно тебе – ядро грецкого орешка.

      Землица плодородная, но кочковата, испещрена бороздами, иначе сказать – извилинами. Трава стрижётся поверху борозд, ложбинки остаются уж как есть.

      Зато в ложбинах этих – самые грибочки. И ягоды: морошка, чернослив, клюковка в сахаре. К большому счастью нету облепихи. Облепиху Валерьян ненавидит хуже всего. Пробовать не пробовал, но в книжечках читал – мерзота редкая.

      Вот, кажется – поймай самую грязную собаку, выверни наизнанку – получится облепиха.

      Валерьян бросает сигаретку под ноги.

      В голове у Тимоши – вдруг, словно кто прижёг.

      Валерьяна веселит, конечно, близость огонька с бачком бензокосилки. Но он наслышан о пылающих торфяниках в соседних-то районах. Притаптывает свой хабарик, да ещё приплюнул.

      Тут и Тимошина головушка проходит.

      – Полегчало.

      А Валерьян сыскал в траве грибочек поосанистей, побольше, и декламирует в него, как в микрофон:

      – Вливается, шумя и застревая глаголами, торчащими из туч. Беленький зайчишка, словно не веря своим ушам, с любопытством выглядывает из ложбинки.

      Валерьян откусывает шляпку «микрофона», и валится в траву, и жмёт траву в горстях, счастливый и хмельной, как молодой Есенин, плачет, и целует землю, и кричит туда:

      – Акаций ворох и певуч, и пагубен одновременно.

      Всё равно!

      Зайчишка,