Имам Шамиль. Том второй. Мюршид Гобзало – огненная тропа. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
померцал зелёными, олютевшими враз глазами, и хищно оголяя плотные клыкастые зубы, прохрипел: – Анну дай, братцы, я ему мозги выплясну! Мать нашу ишо, пёсья лодыга, поминать будя! Уж эйтот коршуняга в досталь наклевался казацким мясом! Напился кровушки гад!
– Погодь, Проха! – густобровый хорунжий Первухин заступил путь рыжеусому. Цепко прирос корявыми пальцами к стволу винторя и рявкнул: – Шойт рот раззявил! Исшо рано тебе офицерству свою казать…Сперва выслужись, а уж потом гавкай. Не ор-ри! Плевать мне на твою мнению. Дурра-а! Кубыть не зришь, каков зверь нам попался?! Да супо-онь, ты! Глянь, один конь чаво стоить!
– Да-аа конь и впрямь шибко добёр под ём был…– с сожалением протянул кто-то за спиной Прохора.
– Сбруя-то, сбруя-а! – воткнул другой.
– А седло? Стремена?! Эт сколько же стоит тако добро? – летели наперебой возбуждённые голоса.
– Жаль, что Семён не его волка пулей срезал, а коника. Не конь, а тигра! Такого только пулей и догнать! Нечета нашим холстомерам.
– Замолчь! С этим добром понятно, гнить не оставим, – звонко вгоняя клинок в ножны, усмехнулся Семён Подпруга. – А сым шо ж прикажешь, кум?..
Гобзало будто шилом ткнули: медные пальцы крепче сковали рукоять кинжала, глаза полыхнули звериным огнём. Перед ним стояла высокая. Крепкая стена из усталых суровых лиц, папах и черкесок. Он впитал в себя серые колючие глаза, ржавую щетину на щеках, мелкую злобную дрожь около рта хорунжего и готов был пронзить кинжалом любого кто первым наброситься на него, как вдруг!…
Сокрушительный удар со спины едва не выбил из него дух. Били тяжёлым прикладом, с плеча, но так, чтоб остался «в живее».
Верный кинжал отлетел под копыта коней. Гобзало бешено рвался, рычал, пытался прокусить зубами чей-то сапог…Харкал кровью, хватался за голову, прижимал к багровому лицу широкие ладони. Ему казалось, что из глаз его сочится кровь, а весь привычный мир, безбрежный, желанный, но враждебный и жестокий теперь дыбится, рвётся из-под ног и вот, вот растопчет, превратив его в безобразную, лишённую всякого смысла бордовую развалину из костей и вздутого мяса…
Он ещё помнил, как два казака силой вырвали его из-под коня, обезоружили и так туго связали ему руки узкими сыромятными ремнями, что кровь выступила брусничными каплями из-под кожи. Гобзало невыносимо страдал, злобно щёлкал зубами, кусал разбитые губы, сдерживая стоны.
– Затягивайте иш-шо туже! – сорвано каркнул хорунжий. – Шибче! Шибче! Сказано вам…
– Иай, шакалы! Сывязаный бит, вот вэс твой храбраст, гяур-р! – с задранной на спину головой, с выпуклым клокочущим горлом, хрипел Гобзало. – Затягивай…Затя-ги-вай, туже, шакалы…Мой всё адын пащ-щада нэ запросит. А-аа-ааай…свыначый кр-ров!
– Заставим! – весело хахакнул Семён Подпруга и зло толкнул ему в зубы, как псу нагайку. – Ишо не у таких волчар шкуры дубили!
* * *
Дальнейшее Гобзало не помнил. Минуту он ещё ощущал резкую смесь каких-то разнородных запахов, силился вернуть сознание, переламывал себя – и не переломил.
Воллай