Черный свет. Ирина Сергеевна Родионова
губами, ощущая то там, то тут на коже горячее дыхание, выдыхая кислород из собственных легких прямо в его призывно распахнутый рот. Рукой она наконец нащупала маленькую кнопку держателя, и громкий щелчок отпущенного на свободу ремня безопасности, и Глеб почти рухнул на нее, вжимая ее в поверхность, наваливаясь всем телом, целуя, целуя, целуя так отчаянно и сумасбродно, что стекла в автомобиле запотевали, покрываясь кокетливым узором влажных капель.
Кажется, она что-то стонала ему в губы, целовала его небритую, колючую шею в черных волосках, проводя широко языком по мягкой коже, а его руки забрались уже куда-то под платье, шарили беззастенчиво по ее телу, оставляя резные отпечатки покрасневших ладоней на каждом клочке ее тела, до которого он успел дотянуться. Языки сплетались, она прижимала его к себе так сильно, будто хотела, чтобы он растворился в ней, въелся в кожу, остался навечно в этом моменте, где только остывшая от осенней стужи машина, они, сплетенные во внезапном припадке страсти, и тишина, разрываемая хриплым дыханием, приглушенными стонами и почти звериным рычанием от желания, затапливающего с головой.
В окно забарабанили белые, жесткие пальцы, и они замерли, одновременно поднимая глаза откуда-то с пассажирского сиденья, где замерли, застигнутые страстью врасплох – растрепанный, тяжело дышащий Глеб с покрасневшими губами и лохматая Ольга с задранным до опасной величины платьем. На них, брезгливо поджав губы, почти исчезнувшие с испещренного морщинами желтоватого лица, смотрела какая-то бабушка в черненом платочке. Оля улыбнулась, почти извиняясь, но старушка, дождавшись, пока оба взгляда окажутся прикованным к ней, выдохнула ярость теплым дыханьем прямо на стекло:
– Ироды проклятые! Хоть бы у детского сада постыдились, внука страшно забирать, когда такие бесстыдники своим непотребством занимаются! Да еще и при дочери, тьфу!
И, продолжая сыпать проклятиями так щедро, сколько редкий дворник посыпал обледеневшие зимой дороги песчаной пылью, удалилась, сокрушенно качая головой. Момент был упущен – холодом тянуло из щелей на дверях, серое небо плыло где-то по крыше машины, а Ольга, растрепанная, со смазавшейся по лицу помадой, с остывшей яростной страстью, граничащей с одержимостью, сейчас казалась себе кем-то вроде падшей женщины. Столкнув с себя все такого же разгоряченного, едва хватающего холодный воздух губами Глеба, она поправила платье и оглянулась на заднее сиденье, где, удивленно выпучив глаза и уже не интересуясь новой игрушкой, замерла Ксюша, а в глазах ее будто до сих пор застыла увиденная картинка. Рот девочки был в удивлении распахнут, и от недавней сцены девочка озадаченно притихла.
– Цветочек, все в порядке? – тихонько спросила Оля, стыдливо улыбаясь, и Ксюша, скорчив лицо в одну маленькую точку, взревела пароходной сиреной. Девушка скорчилась точно так же, как собственная дочь, и, глянув в зеркало, принялась оттирать с лица размазанную помаду.
– Ну вот, напугали твою очаровательную дочурку,– хмыкнул Глеб,