Черный свет. Ирина Сергеевна Родионова
воспоминаний, и они потекли по ее лицу густыми, вязкими потоками, заставляя задохнуться от непрошенных слез. Встав рывком, она все же дернула дверцы шкафа и выудила из его недр бутылку с закопчено-бронзовой жидкостью. Плеснула прямо в какао, выпила залпом, жмурясь и кривясь лицом. Слезы не хотели останавливаться, и она тихонько всхлипнула, опутанная воспоминаниями, как колючей проволокой.
…Дальнейшее она помнила смутно, и благодарила за это собственную психику, защитившую ее хоть немного от этого развернувшегося кошмара. Отец вытаскивал маму, но сил его не хватало, и он дергал ее, большую, широкую, то доставая из воды, то снова окуная, ревя, как пароходная сирена, как загнанный в клетку зверь. Мать, обмякшая, со свесившимися руками и прикрытым волосами лицом, будто танцевала в его слабых руках, и этот последний жуткий танец завораживал.
Оленька все-таки расплакалась, напуганная скорее не спящей под водой мамой, хотя в ее возрасте уже бы следовало все понять, а отцовским диким криком. Она зашлась слезами, стоя в дверном проеме, девочка с огромными глазами, полными слез, но папа не обратил на нее никакого внимания. Взрослая Ольга ненавидела его за это – он мог бросить доставать мать, но потом обязательно должен был вывести ее, собственную дочь, еще ничего не понимающую, из комнаты, и тогда в ее голове не осталось бы всего, то что происходило после…
Он уложил мать прямо на пол – она едва поместилась в тесной ванной, полная, румяная, обмякшая, упал перед ней на колени, прижимая ладони к щекам, крича и крича одну фразу как молитву, как заклинание:
– Марина, очнись, Марина! Пожалуйста!
Оленька стояла над ними, возвышаясь, но чувствовала она себя такой маленькой и такой растерянной, что не хватало сил даже просто стоять. Она присела, протянула ладонь к маме и коснулась ее кожи – будто сырого, прокисшего теста, мягкого и податливого. Отец продолжал кричать и кричать, и только тут, взяв маму за безвольно откинутую вверх руку, заглянув в ее стекленеющее лицо, девочка все вдруг поняла, и понимание оглушило ее сильным ударом.
И тогда она заревела громче папы.
Дальнейшее все было как в тумане – застывающая на полу мама, сломленный, скорченный отец, то кричащий что-то в мертвое лицо, то пытающийся делать бесполезное искусственное дыхание, она, ревущая от дикого страха, вцепившаяся в стремительно холодеющую руку, словно в спасительный якорь… Затем были глухие удары в дверь, кричащие соседи, сирены на улице и кто-то ворвался в квартиру. Девочку дернули рывком, но она намертво вцепилась в мамину руку, будто все еще ждала от нее поддержки и защиты.
– Унесите девочку! – рявкнул кто-то и дернул ее еще сильнее, но Оленька только громче зашлась плачем, до боли сжимая рыхлую ладонь, которая никак не хотела подарить ей ответное рукопожатие.
Наверное, кто-то разжимал ее маленькие, побелевшие пальцы, отдирал от матери, чтобы, наконец, убрать от ребенка эту страшную картину. Оля отчаянно сопротивлялась, просила не забирать маму, звала ее