Остров. Жанна Бочманова
покалечился. Если бы я умер, тебе сейчас легче было? Ты вот говоришь, что я сбежал, и год вестей не подавал. Ну да! Струсил. Что мне теперь убиться об стену? Я же приехал. К тебе. Год о тебе думал. По ночам не сплю. Мать извелась, все врачей каких-то ко мне водит. В общем, понял, надо мне с тобой увидеться. Я ведь тебя с нашей первой встречи забыть не могу. И в Англии все о тебе думал. Короче, люблю я тебя. Мне все равно, как ты сейчас выглядишь. У мамы куча врачей знакомых, что-нибудь придумаем. Поженимся. Я работать пойду. Уж на операцию-то заработаю. Ты только не отвечай сразу. Ты подумай.
Костя ушел, сказав, что завтра зайдет за ответом.
Петр выслушал, задумался. А Юля сидела, чай с ложечки прихлебывала и ногой под столом болтала, совсем как раньше, до того как…
– Пап, я завтра решила к тете Нине в гости съездить. Отвезешь меня? А лучше сегодня.
Петр аж глаза вытаращил. Нина, родная сестра покойной жены, давно Юлю в гости зазывала, да не вытащить ту с чердака было. А тут сама просится? Нина в соседней деревне жила, лес рядом, прямо за оградой. Хочешь грибы собирай, хочешь ягоды. А в мае, так, вообще, все поляны цветами усыпаны. Юлечка маленькая до того это любила, всегда к тете в гости с удовольствием ездила. Да и та ей радовалась, словно родной дочери. У самой Нины двое пацанов росли, один уж в армию ушел, второй вот-вот жениться должен был. А Нина все шутила, что с радостью бы своих оболтусов на одну доченьку променяла, такую как Юля.
– А что парню сказать, ежели завтра придет? – спросил он.
– Да ничего, – пожала дочь плечами, – захочет – подождет. А нет… так и не надо.
Шадрин скривился как от зубной боли. Вот ведь упрямая ослица! Он так надеялся, так радовался… а она все планы ему рушит…
Юля скоренько вещи собрала и в машину запрыгнула. Все она понимала, и что шанс это ее, может, единственный и все остальное. Не было дня в течение года, чтобы она Костю не вспоминала. Все ей мнилось – вот-вот приедет, должен приехать. Хоть и страшилась этого – увидит ее, испугается, наверное. Но шло время, Костя не появлялся, и тогда в душе родилась горечь, потом злость, а там и обида пришла – жгучая, коварная, едкая. И плакала она ночами не столько от безысходности своего нынешнего существования, сколько от обиды этой, от несправедливости. И вот Костя приехал, и сказал то, что она всегда в мечтах представляла, а она совсем ничего не чувствует, кроме обиды своей ненасытной.
Слишком поздно он приехал, нет в ней тех чувств, что горели когда-то, все сожрала обида проклятая. Поверить? Сказать, да? Но что-то мешало ей покориться судьбе, что-то ворочалось и вставало на дыбки внутри естества. Гордость или, может, глупость девичья? Вот тетя сразу бы определила – недаром она всегда Петру говаривала: «Хорошая у тебя девка, Петр, да уж больно горда. Боюсь, вековухой останется – по ее гордыне кавалера не сыскать».
Может, отец тете позвонил, рассказал, а может, и сама она догадалась, что с племянницей что-то не то творится, но усадила она ее рядышком, штофчик вина выставила.
– Ты, девка, учудить чего задумала, смотрю. Так себя не жалеешь, отца хоть пожалей, – сказала. – Он же нестарый еще мужик, а ты его раньше времени в гроб загонишь. Посмотри, на