После любви. Виктория Платова
Или башмаки, как вам больше нравится.
– А-а… Дорогу, конечно. Не самый сложный символ. Не самые сложные трактовки.
– Мне кажется, Фатима продешевила.
– Нисколько. Так что случилось с вашим другом?
– Несчастье…
Сказать сейчас о том, что доски с картинами уничтожены, означает выставить себя не только полной дурой. Но и обманщицей, сраной мистификаторшей.
– Несчастье… или скорее форс-мажор.
– Вот как?
– Досок больше нет. Этот идиот…
– Ваш приятель? – деловито уточняет Алекс.
– Да. Этот идиот, мой приятель, разбил их в щепы. Ни одной не осталось. Не знаю, что на него нашло. Полное помрачение сознания, не иначе.
Вопреки ожиданиям, Алекс никак не реагирует на мои слова.
– Мне очень жаль, Алекс. Вы приехали напрасно.
Даже тень на его лицо не упала, вот проклятье!
– Совсем не напрасно, Саша.
Ну почему, почему в его устах это снова не выглядит комплиментом, элементарным знаком внимания симпатичной женщине! или нет: женщине с изюминкой. Или нет: женщине – владелице ключа, поднятого со дна Атлантического океана.
– Во-первых, я получил чудесные карты. Во-вторых, чудесное письмо. И наконец, вы, Саша. Этого больше чем достаточно.
Я слишком расстроена, чтобы вовремя заметить странности, происходящие с Алексом Гринблатом: точнее, их можно отнести к странностям, которые происходят со мной. Здесь и сейчас. Здесь и сейчас улыбка Алекса начинает воспроизводить саму себя, почковаться, делиться; через короткий промежуток времени я уже окружена частоколом улыбок со всех сторон.
Отсюда не вырвешься.
Лучшего материала для мышеловки, чем улыбка Алекса, – не найти.
Я закрываю глаза и тотчас же снова открываю их: все в порядке, вот он, Алекс (в единственном экземпляре) и – что гораздо более важно – его смеющиеся губы. В единственном экземпляре. Должно быть, именно такими подвижными, гуттаперчевыми губами были наделены испанские и португальские миссионеры, обратившие в католицизм целый континент.
– Вы как будто совсем не расстроены, Алекс.
– Я и вправду не расстроен.
– Хотите, отправимся куда-нибудь вечером?
– Хочу.
…Я провожу вечер в одиночестве.
Подготовка к нему занимает всю вторую половину дня, я так ей поглощена, что вспоминаю о Доминике и обо всем случившемся всего лишь два раза.
Первый – когда нахожу под дверью небольшой конверт с жирным пятном в левом нижнем углу. Никаких вкладышей в нем нет. За исключением проклятого кольца, которым прямо перед моим носом поигрывал вчера Доминик и которое (как мне казалось) было удачно сплавлено Наби. И вот теперь оно снова вернулось ко мне. Проследить путь кольца не так уж сложно: честный парень Наби сунулся с ним к Доминику, а Доминик отфутболил его ко мне, да еще наверняка снабдил Наби конвертом. Интересно, это случилось до или после бойни? – выяснять у меня нет желания.
Я засовываю кольцо и конверт в ящик стола, вынимаю из пакета ключ и отправляюсь