Чаша страдания. Владимир Голяховский
– намного более современной, с четырех-пятиэтажными домами, где жили русские. Город был так далеко от линии фронта, что, если не считать недостатка продуктов, война в нем не очень ощущалась и по ночам не было обязательного затемнения окон. Вольфганга испугала старая часть, но в новой ему повезло – он нашел педагогический институт. Там он показал свой московский студенческий билет. Ему сказали:
– Можете начинать учиться у нас, только на историческом факультете. Языковых у нас нет. Но вам нужна справка о разрешении на жительство в городе.
Побегав из одной советской инстанции в другую, он попал в обком партии. Перед ним за большим столом сидел молодой, хорошо одетый инструктор обкома, от него исходило ощущение благополучия и довольства жизнью. Пока Вольфганг объяснял свое положение, он с интересом рассматривал худого как скелет просителя.
– Что ж, можете идти и учиться, – сказал он.
– А справка?
– Справка не нужна. Идите и учитесь. Вы когда в последний раз обедали?
Вольфганг удивился:
– Обедал? По правде говоря, не помню.
– Вот вам талон в нашу обкомовскую столовую. Пообедайте и идите в институт.
– Спасибо, но… это, наверное, ваш талон.
– Идите и наедайтесь, только медленно, чтобы не навредить желудку.
Боже мой – этот обед был сказка! – полная тарелка жирного борща, мясные котлеты с макаронами и очень сладкий компот из сухих фруктов. Он ел медленно, потом с полным животом вернулся в институт. Ему сказали:
– Нам уже звонили из обкома. Все в порядке.
Вольфганг понял, какое всесильное и богатое учреждение – обком партии.
Как студент, он получал по карточке 400 граммов хлеба в день, и в столовой два раза в день давали жидкий суп, в который добавляли немного подсолнечного масла. От слабости у него иногда кружилась голова. Но теперь он знал, что для партийных и советских начальников существовали специальные столовые и закрытые магазины-распределители.
Время от времени Вольфганг получал открытки из поселка № 5 от Израиля Ламперта. Он писал по-русски, что они довольны жизнью – это было написано для военной цензуры, которая в войну проверяла все письма. А рядом, мелким почерком, по-английски, чтобы цензура не могла прочесть, он в разных открытках добавлял: «Живется нам все хуже. Начальник и колхозники издеваются над нами, посылают на самые тяжелые работы, а платят недостаточно. С тех пор как немецкие войска на фронте перестали продвигаться вперед, колхозники поняли, что они не придут освобождать их. Злые на советскую власть, они стали относиться к нам еще хуже, немцев иногда даже бьют. Мы боимся за нашего сына и за себя».
Как ни трудно жилось Вольфгангу, но он понимал, что Лампертам было намного хуже. Он решился поговорить о них с тем инструктором обкома:
– Ведь в газетах писали, что Америка вступила в войну с Германией и Японией после того, как в декабре сорок первого японские самолеты разбомбили американский флот в гавани Перл-Харбор. Значит, американцы – наши союзники.
– Вы правы –