Жизнь наградила меня. Людмила Штерн
ей подарок. Когда мы позвонили в дверь, вернувшись из «Снегиревки», родильного дома, в котором, кстати, родился и Путин, она на пороге взяла у меня из рук розовый пакет и строго сказала:
– Иди гуляй, да не опаздывай к кормлению. Чтоб было всё по науке – каждые три часа.
У Кати в три месяца образовалась пупочная грыжа. Дочка не спала, кричала по ночам и затихала, только когда ее укачивали на руках. Но стоило положить Катюню в кроватку, как громогласный плач, разрывающий уши и сердце, возобновлялся. Я помню, как мама в три часа ночи бродила по квартире, укачивая ее, и напевала себе под нос: «Спи, моя девочка, спи мое солнышко, спи моя крошечка… А я сейчас пойду и повешусь…»
Доктора наклеивали Катеньке на животик пластырь и утешали: пройдет. Но не проходило, семья извелась. И тут Нуля взялась за дело сама.
– Понесем к бабке, она грыжу заговорит.
– и не вздумай! Что за вздор средневековый!
– А я говорю, понесем! Очень твои доктора много понимают!
Втайне от моих прогрессивных родителей и мужа Вити мы отнесли Катю к знахарке. Это была полупарализованная старуха, живущая в подвале на соседней улице; она уже несколько лет не вставала с постели. Присматривала за ней дочь, с утра поддавшая буфетчица Верка. Мы положили Катю к бабке на кровать и развернули одеяльце. Старуха стала массировать Катин животик растопленным сливочным маслом, бормоча что-то себе под нос и раскачиваясь из стороны в сторону, как очковая змея.
– Что это вы шепчете, бабушка? – спросила я.
– Тшш! Секрет это, – шикнула на меня Нуля, – научный секрет!
После трех визитов Катя перестала рыдать по ночам и спала долго и спокойно. Врачи констатировали исчезновение грыжи.
– Чего врачи не умеют, умеет народ, – назидательно сказала Нуля. – А у тебя память короткая. Не помнишь небось, как я тебе песней зубы лечила и бородавки ниткой изгоняла.
Несмотря на отсутствие ясности по национальному вопросу, Нулина родня отвечала нам царским гостеприимством. Когда мы впервые отправили их с Катей, уже школьницей, на лето в Нулину деревню, а потом приехали в отпуск сами, – в Череповец за нами прислали дрезину, и мы лихо подкатили к Пленишнику. В котлах булькала уха, пыхтели самовары, на столах высились ватрушки и пироги с черникой. Нулин племянник отдал нам свою лодку, научил ловить щук на мормышку, показал грибные заросли в голубых замшелых лесах. Когда кончилось лето, Катя плакала навзрыд, обняв своих босоногих друзей и шелудивую дворнягу Рэкса.
– Ой, мОи дОрОгие, мОи хОрОшие, – причитала она, окая, как Максим Горький. – Как же без вас я теперь жить-тО буду, гОре-тО какОе!
С годами Нулин характер суровел. Она стала религиозной фанатичкой, строго постилась, развесила по всем комнатам иконы. Ехать с нами в Америку отказалась наотрез.
– Человек без корня – как перекати поле. Куда ветер повеет, туда его и сдует.
За годы жизни в эмиграции я постепенно привыкла к разлуке со своими друзьями, но Нулины письма не могу читать без слез.
«…Дорогие мои Людмила Яковлевна,