Истопник. Александр Куприянов
ненавидят запах бараков.
Ко всему привыкает человек на зоне.
К лаю сторожевых псов привыкнуть невозможно.
Харкают кровью на снег зэки-путеармейцы.
Кто-то из них – тубик, а кто-то болеет цингой.
Десны кровоточат.
Духовой оркестрик на разводе – две трубы, барабан и литавры. Выводит: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»
Еще бы ему вольно не дышать, посланнику города Свободного!
Хрипят простуженные трубы, глухо и размерено бьет барабан.
Литавры предательски, по-стариковски, ухают.
Вот что видит Костя за тачкой на пьедестале.
Сколько раз, по распоряжению кума, тачку сковыривали ночью!
А наутро она возникала вновь. Вмурованная в гранит.
Но не кажется ли нам, что Костя засмотрелся на картинки давно минувших дней. Минувших ли?! Контролер-сержант, хохол-дылда, уже горбатится, бренчит ключами и открывает предзонник. В предзоннике догорает утренний костер конвоя. Грелись вохряки перед службой… Надзиратели бегут с пачками картонных листков-формуляров в контору. Перекличку зэков ведут строго по спискам. Недосчитают одного-двух – начнут шмонать бараки.
Сегодня фаланги в полном составе пошли к тоннелю.
Нет давно никакого лагеря.
И костры вдоль магистрали погасли.
Все поросло бурьяном, подлеском, крепкими осинами и лиственницами. Лес в здешних местах растет быстро. В два раза быстрее, чем в самой России. Где-нибудь под Тверью. Деревья боятся вечной мерзлоты. Потому и торопятся вокруг себя пустить длинные и крепкие корни, чтобы уйти в рост и стать сильными. Чтобы никакая буря не вывернула их из земли.
Так же и здешние люди. Крепкие и кряжистые, жадные до жизни.
Костя знает, почему он бросил студенчество и не стал географом.
Потому что он отчаянно куролесил и пьянствовал. Без меры.
После войны он служил в Бамлаге. Это позже его станут называть печально знаменитым. Сталинские застенки советских крепостных – рабов… Напридумывали, демагоги! Нормальные были рабочие городки.
Они и на картах так назывались.
У Кости была Почетная грамота за подписью Сталина. Подлинная подпись, не факсимиле. Он грамоту спрятал. Точно знал, что пригодится. Костя институт, конечно, бросил. Просто не пошел сдавать экзамены, где нужно было уже говорить не то, что думаешь, а подлаживаться под мнение профессора кафедры истории, недобитого троцкиста по фамилии Царёк.
С такой фамилией только и преподавать историю ВКП(б)!
Сначала Костя ошивался по вокзалам и притонам. Пил и дрался. Уже собирался сколотить бригаду и повести ребят на воровское дело. Но вовремя спохватился. Пошел работать охранником в артель золотарей «Амгунь». В ней верховодил бывший зэк-бандеровец Мыкола, безногий. «Для кого Мыкола, а для кого и Николай Степанович Гринько», – любил говорить он сам, западэнец. Там, на приисках, Костя и подружился со старательским лотком. А потом вернулся на Дуссе-Алинь, в пургу, к кедрачам, к наледям. Один умный человек посоветовал ему уйти