Секрет Галатеи. Мария Тёрн
ударами тело, то приближаясь, чтобы показать кривой, с лохмотьями полусодранной кожи, разрез на горле, он постепенно, неумолимо заполнял собой сознание без остатка; вновь с пронзительной ясностью всплыли глумливые лица, и их грубые голоса завыли, переходя в невыносимый грохот, ослепляя, раздирая сознание. Вишенг заскулил и скорчился на сидении, обхватывая голову руками.
– Забудь, этого не было, не было, не было. Всё, к демонам! Это не было, надо просто забыть… – он шептал мантру долго, пока ему действительно не начало казаться, что всё это было где-то далеко и не с ним. Навязчивое видение медленно потускнело.
Не хватало ещё потерять над собой контроль теперь. Только бы помогло лекарство… Бездна, эта Сиюнь всё-таки хотела его убить. Впрочем, все хотят друг друга убить. Сиюнь лишь делает то, что выгодно ей – ничего личного. Кто умнее, тот и выживает… Он тяжело вздохнул и посмотрел на неровно вздымающуюся грудь Гиппогриф. Он видел на ней сияющий отпечаток Бездны. Он чувствовал её пророческую силу в том возбуждении, которое охватывало его при взгляде на эту фигуру, непосвящённому наблюдателю представляющуюся живым существом, но на самом деле являющуюся сосудом, форму которого лишь он один мог разглядеть. Наконец-то она была с ним.
Его живая кукла. Гиппогриф.
Где-то на границе сознания возникла мысль, что домашние точно не придут в восторг от его поступка, и Вишенг предпочёл не прислушиваться к ней, оставив маячить тоскливой ноткой где-то на заднем плане. Он не мог не приобрести Гиппогриф. Если смотреть на вещи честно, он сделал шаг против Семьи, к которой и так со скрипом пытался приладиться, чтобы она не слишком нажимала ему на горло. Вся суть его отношений с родственниками сводилась к молчаливой борьбе, в которой Вишенг старался выполнять лишь минимум обязанностей – то есть, работать – а в остальном быть тише воды, чтобы к нему приставали как можно реже. Такое вялотекущее состояние взаимного раздражения Вишенга вполне устраивало, и он делал всё возможное, лишь бы продлить его. Он иногда не понимал, зачем он это делает, зачем влачит бесцельное существование в невидимой клетке, где каждый шаг и вздох его неусыпно контролируются, но самоубийство – а бунт был равен самоубийству – казалось ещё более глупым выбором. Поэтому, понимая всю безрассудность поступка на этот раз, он не мог не содрогаться, и всё же отказаться от него было невозможно.
Вишенг верил в Бездну. Нет, он никогда не посещал храмы, не присутствовал на церемониях, не возносил подаяний и не читал священных книг, как любые прихожане – но в душе его теплилась уверенность, что живая всемогущая Бездна есть, и этого было достаточно. И было очевидно, что такой умный, имеющий в себе силы не следовать общему гласу толпы дроу, как он – особенный, и Бездна не может не уготовить ему особого дара. Сегодня, когда он увидел Гиппогриф, он понял, что это она.
Вишенг пожалел, что у него не было с собой воды: Гиппогриф выглядела бледной, и мешки под глазами стали как будто