После того как ты ушел. Кэрол Мэйсон
внести хаос в мою душу. Больше всего мне нравятся пейзажи. Такое ощущение, будто возле них мой разум раскрывается, принимая эфирные волны. Я обретаю новую порцию жизненных сил и готова встретить очередной вызов. А вот портреты доставляют мне только неприятности. Рядом с ними я постоянно испытываю внутренний дискомфорт. Это имеет какое-то отношение к неподвижной природе света, тени и перспективе, отчего кажется, будто они за вами следят. С технической точки зрения мне все понятно, но такая взаимность все-таки всерьез меня беспокоит. Перед вами предстают реальные люди, навсегда запечатленные на холсте, на крыльях времени, которые ничего не могут возразить, когда вы их разглядываете. Причем часто видно, что подобное внимание им неприятно. В общем, я их жалею, если можно так сказать. И не могу долго смотреть им в глаза. Быть может, потому, что они тоже видят во мне нечто, что я хотела бы скрыть от посторонних глаз. Словом, это улица с пугающим двусторонним движением.
Сегодня, однако, прислушиваясь к эху своих шагов по деревянному полу, я вступаю в священный зал меланхолического молчания, храм человеческого уединения, знакомый до душевной дрожи и приятно-тревожный. Сначала я смотрю на «Утреннее солнце» Хоппера, предоставленное нам специально для этой выставки Музеем искусств Колумбуса, штат Огайо. Женщина сидит на кровати в похожей на келью комнате, которую освещают солнечные лучи, падающие через открытое окно, выходящее на унылое здание. Она свыклась и со своим одиночеством, и с очередным утром. Но вы не знаете, счастлива она или скорбит, потеряла кого-нибудь или что-нибудь или же обрела завидное удовлетворение вдали от мирской суеты. Следующая картина, «Полуночники», попала к нам из чикагского Института искусств. Трое молчаливых незнакомцев, забредших посреди ночи в американскую закусочную, пытаются с помощью своеобразного самолечения справиться с собственным нежеланием вернуться домой, где их никто не ждет. «Офис в маленьком городе»: заурядный мужчина сидит в одиночестве и мечтательно глядит в окно высокого здания.
Мне в голову невольно лезут назойливые мысли о концепции одиночества, о том, каково это – не иметь рядом родственной души. Меланхолия становится буквально осязаемой. Если бы художник решил нарисовать меня, то наверняка изобразил бы молодую женщину, стоящую в комнате, стены которой увешаны портретами одиноких людей. Безликая фигура, запечатленная со спины; ее опустошенность ощущается почти физически. Быть может, кто-нибудь из зрителей рискнет предположить, что эта женщина впервые осталась одна – не имея ни матери, ни отца, ни отчима. Ни мужа. Внимательный наблюдатель даже может почувствовать, что все, что у нее есть, – это вопросы, бесконечные вопросы и ни одного ответа на них. И он не ошибется.
Я настолько потрясена обнаженной реальностью всего этого, что не сразу замечаю: я в зале не одна.
Она стоит перед «Миром Кристины». Худощавая, хорошо одетая, невысокого роста, пожалуй, лет семидесяти с небольшим; держится с грацией балерины. Эта женщина ведет себя так тихо и незаметно, что сама могла бы сойти за произведение искусства.
– Она