После того как ты ушел. Кэрол Мэйсон
и это представляется мне полным безумием. Совсем не такого результата я ожидала от этого разговора.
Пожалуй, мне все же следовало держать язык за зубами.
Атмосфера в ресторане, которая еще совсем недавно была такой теплой, вдруг становится удушающей. От резкого запаха чеснока и подгоревшей салями мой желудок подкатывает к горлу, и я понимаю, что сейчас меня стошнит. Я обеими руками стискиваю подлокотники кожаного кресла. Затем разжимаю кисти и чувствую, что ладони у меня вспотели.
– Я совсем не это имела в виду, Эл. Честное слово! Прости меня! – Глаза моей подруги полны раскаяния и тревоги обо мне. Мы ведь никогда не ссорились; да, у нас случались разногласия, но это – совсем другое дело. – Просто я не понимаю, к чему такая спешка. Одно дело – мечтать о семье…
– Я вышла замуж за Джастина не только для того, чтобы родить ему ребенка! Я уже сто раз могла бы забеременеть, если бы мне этого хотелось. Для этого есть разные способы. – К которым я бы никогда не прибегла, разумеется. – Я не захотела больше ждать, потому что не осталось ничего, что мне еще следовало бы узнать о нем и что могло бы изменить мои чувства к нему, вот и все.
То, что думает по этому поводу Салли, написано у нее на лице крупными буквами. Нет. Может быть, тогда и не оставалось. Но готова держать пари, что сейчас все иначе.
Мы в молчании поглощаем бесплатные тирамису. Слова «ради всех нас» вновь стоят у меня перед глазами, но сейчас они подчеркнуты красными чернилами сомнения. Я чувствую, что положение вещей радикально меняется. Это неизбежно. И невозможно вернуться к тому, что было раньше (или хотя бы к представлению о нем), что бы ни произошло в дальнейшем.
Мы оплачиваем счет и покидаем ресторан. Надев пальто и оказавшись на улице, я роняю:
– Джастин ушел. Но я почему-то уверена, что он еще вернется.
Вот она. Та самая правда. Я говорю еле слышным шепотом и даже не уверена, что произнесла все это вслух. На миг на лице Салли отражается искреннее сочувствие, она явно тронута моими словами, а потом моя подруга обнимает меня обеими руками и крепко прижимает к себе. Я никак на это не реагирую и остаюсь скованной и неуклюжей, как доска. Мне вдруг приходит в голову, что я разучилась плакать.
Мы идем по улице; я раскрываю над головой свой большой красный зонт. Дойдя до станции метро «Монумент», мы с Салли останавливаемся, и она окидывает меня жалостливым взглядом, а потом произносит:
– Знаешь, это, конечно, ни о чем не говорит, но Джону Джастин никогда не нравился.
Я смотрю на ее губы со следами розового блеска и хмурюсь.
– Что ты имеешь в виду?
Наши зонтики соприкасаются. Мой красный озаряет нас обеих теплым призрачным светом. Но от сырости по моему телу вдруг пробегает дрожь – из тех, что застревают в позвоночнике и не уходят.
– Думаю, Джастин показался ему… запертым на все замки.
Запертым на все замки. Слова эти эхом звучат у меня в ушах. Я пытаюсь размышлять: «Что это может означать и почему ты говоришь мне об этом?»
– И