Миражи счастья в маленьком городе. Татьяна Краснова
будет и смотреться, и чувствовать себя, как… чужой. И он, и ее друзья – прямолинейные, открытые, поэтому и они его не примут, и он вряд ли захочет вписываться.
Но почему, почему хорошие люди не могут быть вместе! Ладно, она постарается разорваться на столько кусков, сколько друзей. Ведь о выборе и речи быть не может. И ничего страшного: душа – она большая, ее так много. Хватит на всех. А потом, может, как-нибудь все образуется. Конечно, они с Ником только что горевали, что опять начинается школа и они не смогут видеться так часто, только после уроков, но…
– На фильм его и правда не стоит звать. Я увижусь с ним завтра, – решила Марина.
Жанна довольно улыбалась.
Следующим уроком была математика, и Марине сполна досталось за камешек, брошенный в собачонку. Рафаэль самоотверженно пытался доказать, что это был он, но получил ответ: «Нечего ее выгораживать».
Но не это подпортило радость примирения. Когда Марина позвонила Нику сказать, что этим вечером занята, он огорчился больше, чем можно было ожидать, и почему-то сразу угадал: «Ты сегодня с ними?» Раньше ей ужасно нравилось, когда один из них понимал другого, едва тот начинал говорить. И даже если еще не начинал. Но эта телепатия озадачила. Ник ревновал ее к друзьям так же, как они – к нему. С равномерным распределением души ничего не получалось.
Такое бывает?!
– Гляди, куриный бог. Прямо как на море.
Марина взяла с протянутой ладони Ника серый голыш с дырочкой посередине. Они гуляли по безлюдному берегу озера. Шлепать босыми ногами по нагревшемуся за день мелководью было просто блаженством.
– Я буду его носить, – сказала Марина, снимая со шнурка кулончик-сердечко и пытаясь попасть замахрившимся кончиком в куриного бога.
Расходиться по домам не хотелось, хотя уже начали зажигаться фонари. На причале темно, лодочная станция закрыта.
– Давно не видно Лодочника, – заметила Марина.
– Он болеет, – отозвался Ник.
– А ты откуда знаешь?
– А мы с ним дружим, – как ни в чем не бывало прозвучал ответ, немного озадачивающий. – Я с ним как-то раз заговорил. Он так обрадовался. Он тогда еще в парке на аттракционах работал. Представляешь, стоит человек, десятки людей кругом, а он много лет молчит – просто потому, что никому до него нет дела и не с кем разговаривать. Он совсем один.
– Совсем один? А действительно, когда на него глядишь, его почему-то жалко, хотя у него и вся эта великолепная флотилия, и белая фуражка на голове.
– Его братья во время войны попали в плен, и их потом расстреляли, а двое других погибли. Мать с горя умерла, отца сослали на север. А он, самый младший, в это время был у каких-то родственников. Вернулся в пустой дом. Потом всю жизнь ездил с места на место. У него в доме столько интересностей.
– Ты и домой к нему попал?
– Навещал, когда он первый раз заболел.
– Так он твой родственник?
– Да нет же, просто познакомились. И так получилось, что у него, кроме меня, и нет никого… А давай?
– А давай. А разве удобно?
– Нормально.