Внук Донского. Максимилиан Раин
пятнадцатого века, подаривший надежду выжить. Фокий вдруг зарыдал и принялся страстно целовать меня в губы. Дёрнулся было, чтобы драпануть из крепких объятий, но поздно. До чего же, кто бы только знал, я не терплю выделений на своём лице посторонних физиологических мокрот.
– Митко ты мой, лепши. Радощи кои. Изуздитился[354] я. Жити буду! – повторял он, всхлипывая и целуя меня.
Понемногу он успокоился и затих. Тело медленно восстанавливало силы после тяжёлого перехода, но надо было идти, удалиться подальше от опасного места. Рано или поздно наш побег обнаружат и организуют погоню.
– В Смоленск потечем. Онде[355] у мя отчина, родшие живы. Наместник тамо ныне литвински, же[356] боярство руско вся. Князь досюльны[357] московски Василей Димитриевич предал сей град в руцы литвински. На службу стану, тя ближником сеим сотворю. Жити сытно да припевах будешь, – предложил Фока. – Такожде в Новуград порядим сеи плюсны[358], аще не хоче в Литву. Бояр знамых, добрых мнозе овамо[359], – продолжил он, не дождавшись от меня ответа.
– Мне в Галич нужно пойти, – решительно заявил.
Я решил узнать судьбу своих новых друзей – гудков Трени и Мироши. Если понадобится, сунусь во дворец.
Достану монарха и всех там, чтобы решить судьбу музыкантов в благоприятном мне русле.
– Нелеть в граде сем да окрести[360] оставатися. Единец рыскати буде окрест, яко пёс нюхливы. Затаитися нать поне месяц, аще несть паче и ноли ужо детель сию ладити, – настойчиво предлагал Фока.
Пришлось рассказать ему про своих друзей гудков, что хочу их отыскать.
– Зримо, хоче скоморошити, Димитрие? Не поиде к ми сподручником. Нудити[361] не буду, – заявил бывший боярин, – Токмо обвечеряем[362] в лесу купно, отшед далече, а заутра расшед, – высказался бывший боярин.
Мы отошли от города примерно с полкилометра на юг. Можно уже выбирать место, где трава погуще, и организовывать ночлег. «А в тюрьме сейчас ужин. Макароны дают» – сакраментальная фраза из фильма о насущном. Побег из узилища произошёл как раз во время ужина. Надо было хотя бы по ложке еды в утробу свою кинуть. Голод поначалу не чувствовался, но потом, когда адреналиновый шквал сошёл, кишочки злобно завыли.
– Может быть, нам в Успенский монастырь податься и попроситься заночевать. Там каликам[363] перехожим часто дают приют и еду.
Мозги от голодных спазмов иногда работают гораздо изощрённей. К тому же хотелось прознать о состоянии здоровья отца Паисия. Не сильно ли я его тогда приложил по черепу?
– Кои из нас калики? – хмыкнул сообщник. – Татем подобны паче.
– Сабли свои спрячем и одежду ратную на мне. Под низом посконная старая одежда осталась. Сапоги надобно тоже снять, чтобы ноги запачкать, – предложил я.
– Не стану я, вятша рода муж, босым на тверди пешити,