Полярные байки. Григорий Быстрицкий
всех постреляют». Что у этого секретаря было в его партийной башке – непонятно. Каких таких кровожадных американцев он ожидал… Здесь важно другое: во-первых, он знал, что я не советский человек; во-вторых, не исключал, что незыблемому коммунистическому государству может наступить конец.
В отпускные месяцы в Москве я много встречался с диссидентами. Перед высылкой из СССР в квартире мужа моей сестры на маяковке жил Иосиф Бродский. Известный врач, отказник Лауфер до самого отъезда близко дружил с моим отцом. Были среди них настоящие, отважные, принципиальные и умные люди. Но вокруг было и много пены. Я даже вывел такую закономерность: если иная дама много и ярко говорит о демократии и советских безобразиях, почти наверняка у нее в кухонной раковине скопилась грязная посуда дня за четыре. Ведь там, дома, была скучная проза, а здесь, в компаниях вольнодумцев, – поэзия борьбы. Потом настоящие бойцы уехали, или погибли, или умерли от старости, а пена осталась.
Наконец показались локаторы Салехарда. Я стал будить инспектора: он жил в этом городе, можно было присесть в аэропорту. Он несколько минут не понимал, где находится, потом все вспомнил и наотрез отказался, требуя продолжения гулянки. Пролетели Обь и приземлились в Лабытнангах. Пришлось везти их к себе домой. В машине они снова поругались. Когда вышли перед домом, руки у них были заняты ясаком – так мы называли дары начальству. Поэтому они пинались и были похожи на Воробьянинова и отца Федора, боровшихся за стул. К своему ясаку – рыбе с олениной – инспектор добавил еще пару упаковок яиц.
На помощь я пригласил Гиршгорна, который своим авторитетным видом должен был сгладить мое предстоящее сообщение о том, что обещанные девицы якобы в отпуске. Расположились на кухне. Оппонентов рассадили по длиной стороне стола, лишив их возможности контактных стычек, и начали веселиться. Веселья, правда, особого не получилось. Пространные разглагольствования Гиршгорна до них не доходили, баталии продолжались, коньяк пользовался хорошим спросом. «Вот вы, евреи, вы ведь умные. Скажите, кто прав: я или этот е…ный татарин?» – вопрошал наш главный. Несмотря на лестные авансы, мы не могли понять, кто из них прав. Они тоже не могли нам ничем помочь в разрешении сакраментального вопроса, поскольку давно уже забыли первопричины. Их полемика то утихала, то вновь разгоралась с новой энергетической силой. В какой-то момент главному инженеру удалось найти совсем уж убийственный аргумент: он оскорбил инспектора чрезвычайно изысканным и витиеватым способом, в котором слово «татарин» было единственным нормативным. У того аргументы интеллектуального свойства закончились – он выхватил яйцо из своей упаковки и, подобно ниндзя с летающими шестеренками, быстро, ловко и смачно пустил это яйцо через весь стол прямо в лоб противнику. Наступила тревожная тишина. Желток вместе с осколками скорлупы плавно стекал на глаза, белок уже болтался на носу и подбородке противными соплями, уцелевший глаз бешено вращался. Когда пауза стала