Познавший гармонию. Генна Сосонко
говорил мне вещи, которые обычно не говорят другим. И не только потому, что это был я. Просто всё сошлось: здесь не надо было держать ухо востро, когда говоришь с соотечественниками. Не надо было мучиться, коверкая английские или немецкие слова. К тому же опыт человека, прожившего почти три десятилетия в той же самой стране, делал само собой разумеющимся многое, чего не мог понять ни один иностранец. И наконец: человек того же цеха, той же профессии, интересы которого к тому же никоим образом не пересекаются с его собственными. Немало!
Он никогда не отказывался, когда я просил передать что-нибудь моим в Питере. «Ну что за вопрос, Г., единственное – не знаю, когда представится это с оказией из Москвы переправить…»
Сейчас его нет. О нем напоминают книги, диски и пластинки, с трогательными надписями, когда и с наползающими друг на друга буквами. Его нет. Давно нет и тех, кому он переправлял мои голландские подарки. На самом деле не исчезло ничего: всё сохранилось, всё осталось в благодарной памяти.
Расстояние, установившееся в наших отношениях с Василием Васильевичем Смысловым, представляется идеальным: встречаясь на турнирах и Олимпиадах (реже – приватно), регулярно, когда стало возможным, разговаривая по телефону, создали мы атмосферу доверительную и в то же время далекую от панибратства. Да и возможно ли было такое? Никто на моей памяти не называл его Вася – едва ли не с юношеских лет он стал для всех Василием Васильевичем.
Памятью обладал замечательной, хоть и воскликнул однажды, когда я начал теребить его, расспрашивая о старых временах: «Ой, Г., не будите во мне воспоминаний… Что было, то было и быльем поросло. Ничего не помню! Это мне благодать такая дана – забывать. Но удивительный феномен (фено́мен – как говорил всегда он сам): то, что надо было бы забыть, то и помнишь больше всего…»
Он постоянно и страстно увлекался чем-нибудь. В конце сороковых, начале пятидесятых годов это было столоверчение, спиритизм, которым, по его словам, занималось немало людей из высших эшелонов власти. Со многими был знаком лично, называл и фамилии.
Уже при мне был у него период, когда он только и говорил о свете в конце тоннеля и почти все свои речи начинал словами – а вот в книге «Ляйф авте ляйф» сказано…
Потом увлекался какими-то деревянным идолами, раскрашенными божками. Этот период начался у него после посещения Исландии в 1977 году, длился не очень долго и кончился тем, что в одночасье, разочаровавшись, он выкинул всё с глаз долой, из сердца вон.
Сказал однажды: «А вообще, я полагаю, что шахматы обладают каким-то мистическим свойством. Не уверен, что они из Индии к нам попали, а не атлантами завезены, жителями Атлантиды. Было это семь тысяч лет назад, я изучал эти вопросы досконально, тогда духи были еще, кентавры, потом люди с таким коричневым цветом кожи. Они вероятно из космоса к нам пришли…»
Застал я и период его увлечения НЛО, таинственными явлениями, инопланетянами, время от времени посещающими Землю. На турнире в Тилбурге в 1979 году, когда он в который раз начал говорить о летающих тарелках,