Древо жизни. Генрих Эрлих
Впрочем, в своих жизненных неудачах он склонен был винить внешние обстоятельства, происки неведомых враждебных сил или другие смехотворные причины. «До величия мне не хватило одной буквы в фамилии!» – говорил он обычно после сороковки[4].
Но в тот вечер если он и жаловаться на что, так только на то, что ему не позволили «покопаться» в князе.
– Распятие! – восклицал он. – Да такая удача, возможно, только раз в жизни выпадает! И вот – воспрепятствовали! Нарочно, чтобы я не мог проверить некоторые свои предположения! – к счастью, Бокин удержался на краю привычной колеи и принял неожиданно деловой тон. – А знаете ли вы, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, от чего умирают люди на кресте? – спросил он меня и замолчал, явно ожидая ответа.
Вопрос поставил меня в тупик. Как оказалось, тысячекратно слышанные слова о «муках крестных» не несли никакого содержания. Конечно, руки-ноги гвоздями пробиты, солнце печет, толпа улюлюкает, все это мучительно, но умирают-то от чего? Вряд ли от потери крови. От изнеможения? От жажды? Черт его знает, искренне признался я Бокину.
– От удушья! – с какой-то даже радостью возвестил врач. – Тело повисает на руках, диафрагма сдавливает легкие, и человек начинает задыхаться. И инстинктивно рвется вверх, подтягиваясь на пробитых руках, чтобы глотнуть воздуха. Иногда под ноги распятому специально полочку прибивали, чтобы было ему на что ногами опираться. Не из человеколюбия прибивали, совсем наоборот! Так ему муку продлевали. Вы только представьте себе: час за часом, на каждом вздохе рваться из последних сил вверх! И ведь какие люди были, какой силы, какой воли к жизни, что до двух дней под палящим солнцем муку такую терпели! Уж и стража устанет, нанесет удар милосердия. Нет, нет, не копьем в сердце, а дубиной тяжелой по ногам. Переломают голени, рванется человек последний раз вверх на вытянутых руках и опадет, уж навсегда.
Что тут было сказать? Разве только то, что цивилизация и просвещение сильно облагородили нравы.
Следом, уже после рыбной селянки, отменный вкус которой не мог перебить даже «медицинский» рассказ Акакия Осиповича, появился и первый из долгожданных агентов, Лейба Махер, жидок из выкрестов. Как вы могли заметить из моих предыдущих рассказов, я всегда держал среди своих агентов одного жидка за их известную пронырливость и связи в среде соплеменников. Но только одного, за этим я следил строго, потому что стоило появиться второму, как неведомо откуда являлся и третий, а по прошествии еще небольшого времени вы оказывались в окружении, от которого ваши бакенбарды начинали сами завиваться в пейсы. То же и с рыжими, одного рыжего я всегда держал, когда остальные отступались, этот упорно шел к цели, все более распаляясь от каждого шага. Два же рыжих в одной команде это не только перебор, но и прямой ущерб, весь свой жар они направляют не на пользу дела, а исключительно друг на друга, сжигая себя дотла в яростной сшибке. Так что если жидок вдруг оказывался рыжим, что случается не так уж редко, то второго
Сороковка, или четушка, или четверть штофа – 0,31 л.